— А что если женщине надоест мужчина, а он не перестал ее любить?
— Женщин много, он найдет себе утешение. Все ваши беды происходят от вашей неудовлетворенности.
— Даже зверь ревнует свою самку.
— Мы должны быть выше животных, — улыбнулся он.
— Мы никогда не придем к согласию, — пробормотал я, скрывая свое отвращение.
— Я признаю это. Но и ты должен понять нас правильно. Мы воспеваем простоту и игру. Наш бог не вмешивается в наши дела. Он говорит нам только одно: ничто в жизни не вечно, да и она уйдет в небытие. Таким образом, он молчаливо повелевает нам, чтобы мы прожили свою жизнь, играя и наслаждаясь.
Набравшись дерзости в этом непростом споре, я сказал:
— Я слышал вашу проповедь, и она противоречит тому, что вами правит повелитель, которому принадлежит здесь все.
Он с сожалением покачал головой:
— Иностранцы часто указывают нам на это. Но именно господин отражает набеги кочевников. Он, как и другие господа, — единственная возможность противостоять алчности таких земель, как Хира. Да, война угрожает нам, и господа готовы нас защищать. Они в состоянии пресечь любое насилие внутри страны, обеспечивая рабам безопасную жизнь. И разве можно считать чрезмерным то, что они владеют всем, притом, что они покупают оружие и содержат наемников?
Я сказал с вызовом:
— Есть и другой порядок, обеспечивающий людям их права и защиту Родины, случись что!
Мужчина разжал плотно сжатые губы и категорично произнес:
— На нашей земле есть разные существа: растения, животные, рабы, господа, и у каждого своя природа, отличная от другого.
— У нас люди — братья от одного отца и матери, и нет различия между Султаном и ничтожнейшим из существ, — гневно ответил я.
— Ты не первый мусульманин, с которым я говорю, — пренебрежительно отмахнулся он. — Я много чего о вас знаю. То, о чем говоришь ты, — ваш девиз. Но значит ли что-то ваше пресловутое братство в реальных отношениях между людьми?
Получив жестокий удар в сердце, я вспылил:
— Это не девиз, это вера!
— Наша религия, — ухмыльнулся он, — не претендует на то, чего не в силах выполнить.
Мне захотелось быть предельно откровенным.
— Вы мудрый человек, и я удивляюсь, как вы поклоняетесь луне, считая ее богом?
— Мы видим его и понимаем его язык, — впервые ответил он серьезно и резко. — А вы видите вашего Бога?
— Он вне разума и чувств.
— Тогда он — ничто… — расплылся в улыбке жрец.
Я чуть не дал ему пощечину, но сдержал свой гнев, попросив прощения у Господа.
— Буду просить Бога наставить вас на путь истинный, — сказал я.
— И я буду просить о том же, — улыбнулся он.
Пожав ему на прощание руку, я вернулся в гостиницу с болью в сердце; нервы были на пределе. Я пообещал себе больше слушать и меньше спрашивать, либо вообще не вступать в спор во время путешествия.
— Наша религия прекрасна, но образ жизни — как у язычников! — с горечью я сказал про себя.
На следующий день рано утром я направился на рынок в шатер Арусы. Старик приветствовал меня улыбкой, а Аруса сказала кокетливо:
— Что так поздно? Я уж думала, ты сбежал.
Я поцеловал ее в губы, и она уже собиралась увести меня в наш уголок за шторой, как я остановил ее, чтобы сказать отцу:
— Отец, я хочу жениться на Арусе.
Старик захохотал, обнажив беззубый рот:
— Так поступают в вашей стране?
— Да, и тогда я возьму ее с собой в путешествие, чтобы вместе вернуться к себе на Родину.
Он посмотрел на дочь:
— Что думаешь, Аруса?
— При условии, что он обещает вернуть меня в Машрик, как только я захочу, — радостно ответила она.
— Это твое право, Аруса! — не колеблясь, ответил я.
— Но у меня нет права давать окончательное согласие. Все мы рабы господина, а он наш законный владелец. Отправляйся во дворец и заяви стражнику, что ты хочешь купить Арусу.
На моем пути возникло препятствие, которое я не мог предвидеть. И мне непременно нужно было через это пройти. Половину дня я провел с Арусой в расслабленности и наслаждении. Вернувшись в гостиницу, я поведал Фаму о том, что меня беспокоило, и он пообещал отвести меня к стражнику. Так мне было суждено войти в ворота дворца. По дороге в покои стражника я смог увидеть часть сада, утопающего в цветах и пальмах. Стражник сидел в центре просторной комнаты на большой софе розового дерева, с мягкими валиками и подушками. Ему было за шестьдесят, полный, с тяжелым взглядом, от которого исходила отстраненность и высокомерие. Фам поцеловал ему руку и изложил мою просьбу. Стражник махнул рукой в знак отказа.
