Я расскажу вам историю нашей улицы, или, вернее сказать, предания нашей улицы. Сам-то я, правда, был очевидном событий лишь последнего времени, происходивших на протяжении моей собственной жизни. Но записал все истории со слов рассказчиков — а в них недостатка нет. Каждый живущий на нашей улице пересказывает эти предании так, как слышал их в кофейне, где проводит вечера, или от своего отца и деда. Эти рассказчики и послужили мне единственным источником. А поводов для повторения рассказов всегда хватает. Тяжко ли у кого на душе, страдает ли и несправедливой обиды, он непременно укажет рукой на Большой дом, возвышающийся в той стороне, где кончается улица и начинается пустыня, и с горечью промолвит: «Это дом нашего деда. Мы все плоть от плоти его и должны по праву владеть его имением. Отчего же мы голодаем и почему терпим обиды?!» А потом примется рассказывать известные наизусть истории Адхама, Габаля, Рифаа и Касема — славных сынов нашей улицы.
Дед же наш — настоящая загадка. Он прожил столько, что и вообразить себе невозможно, о его долголетии пословицы ходят. А когда состарился — уже давным-давно, — уединился в своем доме и с тех пор никому не показывался на глаза. Возраст деда и его затворничество порождают множество разных фантазий и кривотолков. Как бы то ни было, звали его Габалауи, и по его имени стала называться улица. Он был владельцем всех здешних земель и того, что на них, а также прилегающих к улице возделанных участков пустыни. Однажды я слышал, как один из жителей рассказывал о Габалауи: «От него пошла наша улица, а от улицы Египет — прародина мира. Сначала он жил один в бесплодной пустыне, потом возделал ее своими руками и приобрел во владение благодаря тому, что валий[1] очень его уважал. Человек он был каких мало — молодец и силач такой, что дикие звери боялись звука его имени».
А другой рассказывал: «Он был настоящий футувва,[2] но не такой, как другие. Он ни на кого не налагал податей, не гордился своим богатством и со слабыми был милосерден».
Потом наступило такое время, когда некоторые люди стали отзываться о Габалауи непочтительно, без должного уважения. Так уж устроен мир. Мне-то по-прежнему интересно все, что его касается, и никогда не надоедает слушать рассказы о нем. Любопытство не раз толкало меня бродить вокруг Большого дома — вдруг хозяин его выглянет. Но надежда эта никогда не сбывалась. Как часто я стоял у огромных ворот, разглядывая прибитое над ними чучело крокодила. Сколько раз сиживал в пустыне у склонов Мукаттама,[3] неподалеку от высокой стены, окружающей дом. Но ничего не видел, кроме верхушек смоковниц, пальм и тутовых деревьев да закрытых окон, в которых не заметно и признака жизни. Ну не прискорбно ли, что, имея такого деда, мы не видим его, как и он не видит нас?! Не странно ли, что он заперся в этом огромном доме, а мы живем в грязи?! А если кто спросит, что же привело его и нас к такому положению, услышит в ответ истории, в которых снова и снова будут повторяться имена Адхама. Габаля, Рифаа и Касема, но так и не добьется ничего вразумительного. Ведь я уже говорил, что с тех пор, как Габалауи затворился в Большом доме, никто его не видел. Большинству людей до этого и дела нет. Они с самого начала ничем другим не интересовались, кроме его имения и десяти знаменитых условий, о которых столько говорено и переговорено. Из-за этого на нашей улице, с той самой поры, как она возникла, и существует распря, которая разгорается все сильнее с каждым новым поколением вплоть до сегодняшнего дня. И ничто не может вызвать у нас, жителей улицы, более горькой усмешки, чем упоминание о близком родстве, связывающем нас всех. Да, мы были и остаемся единой семьей, в которую не вошел ни один чужак. Каждый житель улицы знает на ней всех и мужчин, и женщин. И однако же ни на одной другой улице не царит такая рознь, как на нашей, нигде люди гак не враждуют между собой, как у нас. На каждого, кто пытается наладить мир, найдется с десяток молодцов, размахивающих дубинками и рвущихся в драку. Так что жители уже привыкли покупать себе безопасность либо деньгами, либо смирением и покорностью. Суровые кары обрушиваются на них не только за малейшую оплошность в разговоре или в поведении, но и за смелую мысль, отразившуюся на лице. Но что самое удивительное — жители близлежащих кварталов, таких, как аль-Атуф, Кафр аз-Загари, ад-Дарраса, Хусейния, еще завидуют нам из-за дедовского имения и из-за наших мужчин— силачей. Они говорят: вот счастливцы — у них и земли богатые, и футуввы непобедимые. Все это так. Но они не знают, что мы беднее нищих, живем в грязи, среди мух и вшей. Едим впроголодь, тело прикрываем лохмотьями. Они видят, как наши футуввы гордятся да бахвалятся, и восторгаются ими, но забывают, что цена этой гордости и бахвальства — наши слезы да пот. И единственное наше утешение — смотреть на Большой дом и, печально вздыхая, повторять: «Там живет Габалауи, владелец имения. Он наш дед, а мы его внуки».
