Обретенное время - страница 58

Вспомнив об идеале мужественности, эскиз которого был набросан им еще в Бальбеке, и который со временем принял более философические формы, но по-прежнему подразумевал абсурдные заключения, иногда выдававшие, даже если минутой ранее барону удавалось подняться надо всем этим, слишком скудную основу заурядного, хотя и довольно умного светского человека, он продолжил: «Понимаете, бравый молодец, бошевский солдат — это существо сильное, здоровое, он думает только о величии своей страны. Deutschland über alles — это не так глупо; а мы, — пока они готовились, мужали, — мы погрязли в дилетантизме». Для г‑на де Шарлю это слово означало, по-видимому, нечто связанное с литературой: тотчас же вспомнив, что я любил словесность и когда-то намеревался ею заняться, он хлопнул меня по плечу (опершись, он причинил мне такую же боль, как во время моей военной службы удар по лопатке «76-го») и добавил, будто смягчая укоризну: «Да, мы скатились в дилетантизм, все мы, и вы тоже, и вы можете сказать, как я: meaculpa; мы все были слишком дилетантами». От нежданности этого упрека, потому что у меня не хватило духу возразить, и, к тому же, по причине почтения к моему собеседнику и растроганности его дружеской добротой, я поддакнул, как ему того и хотелось, — мне бы стоило еще постучать себя кулаком в грудь, что было бы совсем глупо, потому что и в черном сне я не мог упрекнуть себя в дилетантизме. «Ладно, — сказал он мне, я вас оставлю (группа, сопровождавшая нас поодаль, рассеялась) — как и подобает пожилому человеку, мне пора спать; тем более, что война изменила все наши привычки — один из этих идиотских афоризмов, столь любимых Норпуа». Впрочем, мне было известно, что даже у себя дома г‑н де Шарлю не расстанется с солдатами, потому что он перестроил свой особняк в военный госпиталь — повинуясь, полагаю, не столько причудам своей фантазии, сколько велениям своего доброго сердца.

Наступила тихая прозрачная ночь; в моем воображении Сена, струившаяся сквозь круглые мосты — пролеты арок и их отражений — была новым подобьем Босфора. И символ либо нашествия, предсказанного пораженцем де Шарлю, либо союза французских армий с нашими мусульманскими братьями, луна, узкая и изогнутая, как цехин, возвела над парижским небом восточный знак полумесяца.

Однако еще с минуту, на прощанье, г‑н де Шарлю тряс мою руку, едва не раздавив ее, — немецкая привычка людей, подобных барону, — и, как сказал бы Котар, «массировал» ее, словно бы ему хотелось придать моим суставам гибкость, вовсе ими не утраченную. У слепых осязание в определенной мере восполняет зрение. Я не знаю, какое чувство оно заменяло у барона. Он хотел, наверное, только пожать мне руку, как ему хотелось лишь мельком глянуть на сенегальца, прошедшего в сумраке и не соблаговолившего заметить, какое он вызвал восхищение. Но в том и в другом случае барон хватал через край, злоупотребляя касаниями и взглядами. «Разве в этом — не весь восток Декана, Фромантена, Энгра, Делакруа? — вопрошал он у меня, остолбенев. — Знаете, если я и интересовался вещами и людьми, то только как художник, как философ. Впрочем, я слишком стар. Но какое несчастье — только для завершенности картины — что один из нас не одалиска!»[104]

Когда я распрощался с бароном, отнюдь не Восток Декана, и даже не Восток Делакруа преследовал мое воображение, — то был древний Восток «Тысячи и одной ночи», книги, которую раньше я так сильно любил; и, шаг за шагом углубляясь в сплетение черных улиц, я размышлял о халифе Гаруне Аль-Рашиде, искателе приключений в глухих кварталах Багдада. Но от жары, и потому что я много прошел, я испытывал сильную жажду; однако бары давно закрылись, а встреченные мной редкие такси, ведомые левантинцами или неграми, из-за нехватки горючего даже не утруждали себя ответом на мои призывы. Я мог утолить жажду в каком-нибудь отеле и там же набраться сил для возвращения домой.

Но с той поры, как гота бомбили Париж, на удаленной от центра улочке, куда я забрел, было закрыто всё. Закрылись магазины, ибо лавочники разъехались (за недостатком служащих или от испуга) по деревням, оставив по себе объявления, как правило писанные от руки, в которых сообщалось, что открытие ожидается не скоро, и, впрочем, само под вопросом. Двери других заведений тем же манером извещали, что здесь работают два раза в неделю. Чувствовалось, что нужда, запущенность и страх поселились в этих кварталах. Тем сильней было мое удивление, когда в длинной череде заброшенных домов нашелся такой, где достаток и богатство, судя по всему, одолели запустение и нищету. Свет за закрытыми ставнями, затененный согласно предписаниям полиции, свидетельствовал, однако, что об экономии тут не заботятся. И ежесекундно хлопала дверь, впуская и выпуская посетителей. Наверное, местные коммерсанты исходили черной завистью — владельцы этого отеля выручали деньги не малые; и я ощутил жгучий интерес, когда заметил, что метрах в пятнадцати от меня, то есть слишком далеко, чтобы я мог разглядеть его в кромешной тьме, мелькнул выскочивший оттуда офицер.