Комбре

Мне не спится, нет огня;

Всюду мрак и сон докучный.

Ход часов лишь однозвучный

Раздается близ меня,

Парки бабье лепетанье,

Спящей ночи трепетанье,

Жизни мышья беготня...

Что тревожишь ты меня?

Что ты значишь, скучный шепот?

Укоризна или ропот

Мной утраченного дня?

От меня чего ты хочешь?

Ты зовешь или пророчишь?

Я понять тебя хочу,

Смысла я в тебе ищу...

А.С. Пушкин

Пруст писал роман не о себе. Его интересовала не столько собственная прожитая жизнь, сколько общие законы жизни — своей, любой, всякой. Роман Пруста — сумма его знаний о жизни: любовь и ревность, любовь и извращение, болезнь и смерть, болезнь и медицина, взаимодействие людей в обществе и язык, на котором они говорят, аристократизм и буржуазность, антисемитизм бытовой и салонный, снобизм, война и мир, международная политика, дело Дрейфуса, в 1894 году расколовшее французов на два лагеря, декадентство и символизм, история Средневековья и этимология, да мало ли что еще. Вспомним Пастернака: "О, если бы я только мог, хотя б отчасти, я написал бы восемь строк о свойствах страсти". Пруст, как, впрочем, и Пастернак, написал о свойствах страсти сотни страниц.

Он исследовал законы художественного творчества, природу творческой личности — а не предавался воспоминаниям о себе в искусстве. (Поэтому его роман — не автобиографическое произведение. Пруст постоянно опирается на факты собственной жизни, которая, заметим, была бедна внешними событиями, эти факты — его материал, но он рассказывает не о себе: внутренний, душевный опыт автора все-таки значительно отличается от опыта его героя.)

Пруст заставил французскую читающую публику новыми глазами перечесть классику, потому что он постоянно втягивает в силовое поле своего романа имена, сюжеты, героев Расина, Бальзака, Бодлера и множество других. Расин, например, чье место в сознании французов сравнимо с местом, которое у нас занимает Пушкин, возникает у него для воплощения то высокого трагизма — искусство великой актрисы Берма, скажем, — то забавных в своей отчаянности детских огорчений, то низких истин современной жизни. Чтобы глубже понять Шарля Сванна, читателю приходится вспомнить мемуары Сен-Симона, чтобы яснее представить себе бабушку — перенестись в мир писем г-жи де Севинье и романов Жорж Санд. Мальчик, герой романа, гуляя вдоль Вивонны, на минутку забредает в роман Бальзака, а рассказывая о комбрейской церкви, соскальзывает в историческую книгу Огюстена Тьерри. Но не только роман обретает дополнительную глубину, благодаря тому что вобрал в себя литературные реминисценции; происходит и обратное движение: литература минувшего меняется, преломившись в сознании современного человека; из "классики" (то есть того, что изучают в школьном классе) она претворяется в непременную часть духовной жизни автора, персонажа, читателя.

Очень скоро роман Пруста оказался опытным полем для теоретиков литературы XX века: его новаторство исследуют структуралисты и постструктуралисты — Ролан Барт, Жерар Женетт, Юлия Кристева; во многом благодаря наблюдениям над его прозой вырастают основные аспекты интертекстуальности (изучения взаимоотношений между текстами), уточняются приемы нарратологии (науки о повествовании).

Марсель Пруст родился 10 июля 1871 года. Писателем он хотел быть со школьных лет, в юности испробовал свои силы во всевозможных литературных жанрах, писал стихи, рассказы, светскую хронику, рецензии, статьи, пародии. В университете изучал философию. На его жизнь наложила отпечаток тяжелая болезнь, астма, которой он страдал с детства. К замыслу своей главной книги Пруст пришел, когда ему было уже за тридцать. В начале работы он долго колебался — писать ему роман или философский трактат. Романный замысел окончательно сложился, когда было уже написано немало страниц. Трактат, да, трактат исследует законы жизни, но писателю этого было мало. Именно роман, по Прусту, — это оптический инструмент, который позволяет читателю применить эти законы к себе, заглянуть в себя. Прустовская проза — это два слившихся вместе потока: дидактический, объясняющий жизнь, в общем-то, так же, как ее объясняли еще французские моралисты в XVII веке, пускай и с привлечением опыта XX века, и поэтический, производящий примерно то же самое действие, но средствами поэзии, сближениями "далековатых понятий", ритмами и метафорами, скрытыми и явными цитатами, аллюзиями и ассоциациями. Как заметил Жан Кокто, "у Пруста, больше, чем у кого угодно другого, поэзия не там, где ее ищут. Цветы шиповника и церкви — это прикрасы. Его поэзия состоит в непрерывной череде карточных фокусов, скоростей и отражений зеркал в зеркалах".