К нам подошел Блок и от имени своей американки спросил, кем и кому приходится юная герцогиня, которая была на этом приеме; я ответил, что это племянница г‑на де Бреоте; поскольку это имя ничего Блоку не говорило, он потребовал разъяснений. «Ах, Бреоте! — воскликнула г‑жа де Германт, обращаясь ко мне. — Вы его помните. Как это старо, как это далеко! Все-таки, он был снобом. Эти люди околачивались возле моей свекрови. Вам это не интересно, господин Блок, всё это забавно только нашему другу, — он-то знаком со всей этой публикой с тех же лет, что и я», — добавила г‑жа де Германт, этими словами обозначив для меня, и представив ее с различных точек зрения, долготу истекшего времени. Привязанности и взгляды г‑жи де Германт так сильно обновились с тех пор, что ретроспективно она сочла своего «очаровательного Бабала» снобом. С другой стороны, он не только отдалялся во временной перспективе, на нем был также налет провинциальности, — в чем я не отдавал себе отчет, когда, во времена моих первых выходов в свет, почитал его одним из самых видных людей Парижа, столь же глубоко отпечатлевших свои следы в его светской истории, как Кольбер[189] в эпохе Людовика XIV века, — потому что он был деревенским соседом старой герцогини, и именно с таким де Бреоте принцесса де Лом свела когда-то знакомство. Но этот Бреоте, лишенный остроумия, устаревший и высланный в далекие года (что доказывало: с тех пор он был совершенно забыт герцогиней), в окрестности Германта, теперь — во что я никогда не поверил бы тем вечером в Опера Комик, когда он казался мне морским богом, обитающим в морской пещере, — служил связующим звеном между герцогиней и мной, потому что она помнила, что я его знал, а следовательно я был его и ее другом, и даже если я принадлежал не одному с ней обществу, то по меньшей мере вращался в одних с нею кругах начиная с намного более давних времен, чем множество сегодняшних фигур; она хранила память об этом, но ее воспоминания были, так или иначе, отрывочными — ведь она забыла другие детали, в то время представлявшиеся мне существенными: что я не посещал Германта и был всего лишь юным комбрейским мещанином, когда она приехала на бракосочетание м‑ль Перспье, что она не приглашала меня, несмотря на настойчивые просьбы Сен-Лу, в год, следовавший за ее явлением в Опера Комик. Для меня эти обстоятельства были очень важны, потому что как раз в те времена жизнь герцогини де Германт представлялась мне своего рода раем, в который я не войду. Но для самой герцогини то было лишь ее обыденной жизнью, и поскольку я, с определенного момента, нередко ужинал у нее, а до того даже сдружился с ее теткой и племянником, она уже не помнила, с какого точно времени начались наши отношения, и не понимала, какой чудовищный анахронизм совершает, относя ее истоки на несколько лет раньше. Словно бы я был знаком с недосягаемой г‑жой де Германт из имени Германтов, которую я различал в золоченых слогах, в названии Сен-Жерменского поместья; а я всего лишь ужинал у дамы, ничем уже для меня от других не отличной; она иногда приглашала меня, однако не для того, чтобы спуститься в подводную пещеру нереид, а чтобы провести вечер в бенуаре ее кузины. «Если вам нужны подробности о Бреоте, который, впрочем, не стоит внимания, — добавила она, обращаясь к Блоку, — расспросите нашего приятеля (он намного его, кстати, интересней): он с ним ужинал у меня раз пятьдесят. Не у меня ли вы с ним познакомились? Во всяком случае, у меня вы познакомились со Сваном». Меня не меньше удивило ее мнение, будто я мог познакомиться с г‑ном де Бреоте где-либо вне ее дома, а следовательно, что я посещал это общество до знакомства с ней, чем ее убеждение, согласно которому со Сваном я познакомился у нее. Не так лживо, как Жильберта, которая говорила о Бреоте: «Это наш давнишний деревенский сосед, мне доставляло удовольствие беседовать с ним о Тансонвиле», — тогда как в Тансонвиле он не общался с ее семейством, — я мог бы говорить о Сване, который в действительности напоминал мне нечто не связанное с Германтами напрямую: «Это наш сосед в деревне, он нередко заходил к нам по вечерам».
