Обретенное время - страница 143
Но поскольку даже лучшие писатели с приближением старости или в результате перепроизводства нередко теряют талант, нам следует извинить светских женщин за утрату, к определенным годам, остроумия. Сван уже не нашел бы в очерствелом уме герцогини де Германт «сумасшедшинки» юной принцессы де Лом. На склоне лет, поскольку малейшее усилие вызывало у нее усталость, г‑жа де Германт произносила бесчисленные глупости. Конечно, поминутно, и даже много раз за этот утренник, она снова становилась женщиной, которую я знал прежде, и была по-светски умна. Но нередко блестящее словцо, осененное прекрасным взглядом, которое держало под своим духовным скипетром самых видных людей Парижа на протяжении многих лет, еще исподволь искрясь, так сказать, слетало впустую. Когда приходил момент сказать только что придуманную фразу, она замолкала на те же несколько секунд, что и раньше, будто еще колеблясь и обдумывая ее, но острота уже никуда не годилась. Мало кто, впрочем, об этом догадывался, ибо по причине схожести приемов многие верили в загробное существование ее остроумия, уподобляясь тем людям, которые, суеверно привязавшись к какой-то кондитерской, продолжают заказывать там печенье и уже не замечают, что оно потеряло вкус. Этот спад сказался на герцогине во время войны. Стоило кому-нибудь произнести слово «культура», как она перебивала его и, улыбаясь, освещая своим прекрасным взглядом, бросала: «К-К-К-Kultur!» — и друзья смеялись, им казалось, что они узнали образчик духа Германтов. Конечно, это была та же формовка, та же интонация, тот же смешок, которые восхищали прежде Бергота, — последний тоже, между прочим, держал в уме ударные фразы, междометия, многоточия, эпитеты, но чтобы таким образом не говорить ничего. Светские неофиты, однако, не могли скрыть удивления, и если они не попадали на день, когда она была забавна и «в ударе», то слышалось: «Как же она глупа!»
Герцогиня, впрочем, старалась не пачкать своими низкими связями тех представителей своей семьи, которым она была обязана своей аристократической славой. Если она приглашала в театр, исполняя роль покровительницы искусств, министра или художника, и те наивно расспрашивали ее, присутствует ли в зале ее золовка или муж, то герцогиня, хотя и была трусихой, ответствовала с дерзкой отвагой: «Я ничего об этом не знаю. Стоит мне выйти из дома, и я уже не помню, где моя семья. Для политиков и художников я — вдова». Так она уберегала слишком торопливых выскочек от резкого отпора, а себя — от выговоров г‑жи де Марсант и Базена.
«Как же я рада встрече с вами. Боже мой, когда это мы последний раз виделись?» — «У г‑жи д’Агригент, мы там часто встречались». — «Естественно, мой мальчик, я нередко ее навещала, потому что тогда Базен был в нее влюблен. В то время меня проще всего было встретить у какой-нибудь его зазнобы, потому что он говорил мне: “Не надо пренебрегать визитами к этой даме”. Поначалу это мне казалось несколько неприличным, эти своего рода “визиты пищеварения”, на которые он меня отправлял “по факту”. Я довольно быстро освоилась, но досадней всего для меня было то, что мне приходилось сохранять отношения после того, как он разрывал собственные. Нередко мне вспоминались стихи Виктора Гюго:
Ты радость унесешь, оставив мне тоску![188]
Как и в этом стихотворении, я “входила с улыбкой”; но на мой взгляд это не совсем честно, следовало бы оставить мне, по отношению к своим любовницам, право на некоторую ветреность, потому что по причине того, что этих «невостребованных» набралось порядком, я не провожу больше дома ни дня. Ах, старые добрые времена — и более добрые, чем эти. Боже мой, вот бы он снова начал меня обманывать, это только польстит мне, меня это молодит. Я бы предпочла, чтобы он вел себя, как прежде. Матерь Божья, как давно он мне не изменял — он забыл, наверное, как это делается! Да!.. Но нам все-таки неплохо вместе, мы говорим друг с другом, мы друг друга любим», — заключила герцогиня, опасаясь, как бы я не подумал, что они уже расстались; так говорят о тяжело больном: «Он еще очень хорошо говорит, я ему читал сегодня утром целый час». Она добавила: «Скажу-ка ему, что вы здесь, он будет рад с вами побеседовать». И она направилась к герцогу, который болтал с какой-то дамой, сидя на канапе. Я был восхищен, что герцог практически не изменился — он только побелел, но был всё столь же величествен и красив. Как только он увидел жену, однако, собиравшуюся ему что-то сказать, он глянул на нее с таким гневом, что та была вынуждена ретироваться. «Он занят, — чем, я не знаю, но вы это сейчас увидите», — сказала г‑жа де Германт, рассчитывая, что я выпутаюсь сам.
