Но Анна, полная миром чудесного, не расслышала грусти, взяла брата за руку и повела на то место, где читала Глебу стихи.
— Сядь тут, — сказала она. — Посиди со мной. Андрей сел и смотрел на нее затуманенным взором. Заметила, наконец, этот необычный для брата взгляд.
— Не смотри так. Тебе не должно быть грустно сегодня.
— Почему?
— Сегодня особенный день.
— Да, особенный, — согласился Андрей.
— Почему же ты грустен?
— Потому что особенный день.
— Расскажи мне, что было с тобой.
Андрей рассказал все, что было. С затаенным волнением слушала Анна.
— Бедная девочка! Я хочу се видеть, Андрей, с ней говорить. Я наверное знаю, чувствую, что она бесконечно чиста. Не просто чиста, а именно так — больше чем просто, потому что прошла через все эти ужасы.
— Не знаю, Анна, нужно ли это. Не знаю, возможно ли.
— Конечно, возможно. Ты мне только скажи, где живет она. Я к ней схожу.
— Анна, зачем?
Анна его обняла, взяла голову в руки и закачала ее, как ребенка.
— Ты грустный пришел, а мне хорошо, мой брат. Мне сегодня так хорошо, как не помню когда… Счастье с неба сошло прямо в душу, и так полна она им, так ей нужно излиться. И если есть где страдание и горе, и боль, там особенно близко должна быть и я. Моя радость и свет так велики, что потонет в них все, что страдает. Я так верю, мой брат, милый Андрей, Драгоценный мой друг…
— Анна, с тобой что-то было.
— Чудо пришло и напоило мне жизнь…
— Анна…
— Я коснулась другой — ах, брат, какой прекрасной коснулась души, и мы протянули руки друг другу, мы назвались новыми братом и сестрой…
— Глеб давно уже брат мой…
— И мой давно, Андрей, но сегодня сказали об этом друг другу, но сегодня души узнали давнюю близость, сегодня сказали словами.
Андрей приложился губами к руке сестры.
— Я поцеловала душу его, и его душа поцеловала мою. Закрыл глаза Андрей.
— Андрей, жить хорошо! Прекрасна земная жизнь — отражение жизни небесной. Андрей, Андрей! Что ж ты молчишь? Чудесен божественный мир, осененный Христом!
Все молчал Андрей, не поднимал лица.
— Осененный Белым Христом, — повторила и вздрогнула Анна от нечаянной жути; вздрогнул Андрей, поднял голову.
Большая летучая мышь кривыми путями, с изломами, зачатыми в серой душе, обличьем похожей на внешний уродливый вид ее, больными зигзагами пронеслась, низко кивая своей головой, над Андреем и Анной.
«Ну, теперь охраняйте меня!» — вспомнила Анна и прочла в глазах брата ответ.
Тот самый, что записал на листках у себя в день приезда к ним Глеба.
— Мышь может высосать душу.
Налетела минута молчания и другую с собой привела — такую же, и за ними пришел целый ряд молчаливых минут — темных монашенок с покорною робостью в согнутых линиях шеи и плеч. Длинным рядом одна за другой становились они — без свечей, с опущенным взором, с невидимыми бледными руками, тонущими в складках черных одежд. На какую скорбную мессу пришли они в этот благоухающий, в этот открытый, в золотящийся небесным золотом храм? Не давали ответа монашенки. Были они молчаливы, головой своей поникали покорно и скорбно.
И когда встали брат и сестра, чтобы идти, было и в их фигура?; нечто родное, нечто похожее на эту аллею из вечности посланных к ним молчаливых минут. И когда, вставши, пошли, безмолвно тронулись следом за ними их спутницы, и по дороге еще приставали другие, и так шли длинным рядом в глубоком молчании, все вместе следом за сестрою и братом.
Так же молчаливо и тихо протекал и дальнейший их вечер.
После вечернего чая Анна ушла к себе и, закутавшись в свой — Глебов платок, села к окну.
Что это значит?
Вся жизнь ее, такая ровная и покойная до сих пор, такая ничем не смущаемая, повернула куда-то теперь свое русло.
Эта серая мышь, которую так почему-то не любит Андрей и которую страшно пугается каждый раз Анна, встряхнула ее и заставила оглянуться вокруг.
Река ее жизни вступила в золотую страну чудес, разлилась широким, свободным разливом, отразила дали небес, солнечный лик засиял в ней, дробясь тысячью золотых маленьких солнц, расцвела глубина гирляндами белых душистых цветов. Новые берега окружили ее, новое небо раскинулось, новые звезды зажглись.
