Екатерина Онуфриевна дрожащими руками отодвинула на окне занавеску и поставила на подоконник икону Владимирской Богоматери с мерцающей лампадой.
А отец с братом Иваном открыли крышку погреба на полу, Екатерина Онуфриевна засветила керосиновую лампу.
— Там сухо, — спокойно сказал отец. — Можно сидеть на мешках с картошкой, и я сейчас одеяло дам, чтобы детей накрыть. Спускайтесь.
Старик, закрыв книгу, поднялся, что-то тихо сказал на своём языке, тоже спокойно, даже с достоинством, и первой стала спускаться по лестнице старуха с отрешённым замершим лицом. Её поддерживали под руки Наум Александрович и тётя Блюма.
По щекам тёти Блюмы катились слёзы, чёрные густые волосы растрепались, рассыпались по плечам и спине, она говорила:
— Илья... Он сейчас пойдёт с работы...
— Успокойся, Блюма... — Отец помогал спускаться в погреб старику. — Илья умный человек, на рожон не полезет. И на пристани у него друзья. Если что, спрячут. Да туда эти громилы и не сунутся. Теперь ты, и мы передадим тебе детей.
Тётя Блюма послушно спустилась в погреб, и отец с Иваном стали передавать ей малышей, переставших плакать.
— Я останусь здесь! — сказал Ося.
— Ты что, сынок? Если они войдут... — В голосе тёти Блюмы был ужас.
— Я останусь здесь! — Оська сжал кулаки. — Если они сунутся, я буду защищать вас!
— Правильно, хлопец, — сказал Наум Александрович. — Оставайся. Но в нашу хату они не войдут, не волнуйся, Блюма.
И крышка погреба опустилась. Мама накрыла её половым ковриком.
Нет, Гриша не мог постичь смысл происходящего. Все Гутманы такие хорошие, добрые, весёлые люди! А Оська — его лучший друг. Дядя Илья работает грузчиком в речном порту, и какой он сильный! Иногда, если выпадает свободное время, он возится с детворой, и их любимая игра — «Лезь на гору!». Оська подаёт команду: «Лезь на гору!» — и все ребята бросаются на дядю Илью, повисают на нём, как виноградины на стволике грозди. «Держись крепче!» — кричит дядя Илья и начинает кружить ребят — хохот, радостные крики...
И этих людей хотят убить? За что?.. И не могли они продать Христа. Ведь это было давным-давно: Иисус Христос в Иерусалиме... Батюшка на уроке закона Божьего рассказывал...
Послышался звон разбитого стекла, рёв толпы.
Гриша пулей стрельнул к двери — никто не успел остановить его — и оказался во дворе. Он прокрался к плетню, встал босыми ногами на первую жердину, выглянул на улицу.
Разъярённая рваная толпа стояла у хаты Гутманов: жёлтые рубахи на детинах с красными, бородатыми, пьяными рожами. («Почему так много в жёлтых рубахах?» — успел подумать Гриша.) Был среди толпы молодой высокий священник с красивым опрятным лицом, большой крест на груди слегка раскачивался из стороны в сторону. Присутствие священника среди этих людей особенно поразило мальчика. Толстая баба, по щекам которой тёк пот, держала в руках икону в золочёном окладе с изображением распятого Христа. Колыхались над толпой хоругви, портреты Николая Второго, огромный детина размахивал белым с голубыми полосами Андреевским флагом.
Толпа хаотически перемещалась, тяжко двигалась, орала.
А у калитки с колом в руке стоял Микола, старший брат Остапа Небийконя, кряжистый, зловещий, в жёлтой рубахе, прилипшей к потной волосатой груди, и кричал дурным сорванным голосом:
— Гутманы! Выходь! Усих порешим! Илья, жидовское отродье! Выноси своих гадов!
— Бей! — ревела толпа.
— Спасай мать-Расею!
В хату полетели булыжники. Затрещало разбитое стекло.
— Одного царя-батюшку порешили, теперя за другого!..
— Кровь наших дитёв пьють! — истошно вопила толстая баба с иконой в руках.
— Социялисты проклятые!
— Усю Расею иноземцам продали! — неистовствовала толпа.
Гришу трясло мелкой дрожью, он стал плохо соображать: этого не может быть! Не может...
Микола Небийконь вышиб плечом калитку, ринулся к хате, и за ним, опрокинув плетень, топча палисадник, бросилась, тяжело, угарно дыша, толпа.
— Круши! — ревели нечеловеческие голоса.
Гриша увидел, как несколько человек во главе с Миколой выломали дверь, застряли в тёмном проёме... И все ввалились в дом. Толпа замерла. Прекратились выкрики.
