— Ладно. Только оденься потеплее.
Был морозный февральский вечер. Окна домов уютно светились, и, проходя мимо, Гриша видел в них абажуры — малиновые, жёлтые, голубые. На подоконнике одного окна сидел ленивый пушистый сибирский кот и не торопясь, старательно умывался. Проплыло окно, за которым возникла картина, заставившая сильнее биться сердце мальчика: вокруг круглого стола тесно сидели люди в студенческих кителях и барышни, студент с бородкой держал в руках гитару... В раме освещённого окна мелькнула эта картина и исчезла.
«Поют, смеются, — подумал Гриша. — Неужели они не знают, что этой ночью повесят их товарища? И вообще... Всё обыкновенно, как всегда. Кот умывается... Вон горят лампады перед иконами в красном углу...»
Мысли начали путаться. Как всё странно!.. И зачем смотреть на казнь? А вдруг он не выдержит, закричит? Или ещё что-нибудь?..
Улица была пуста, поскрипывал снег под ногами. На перекрёстке у полосатой будки стоял, закутавшись в доху, городовой. Стоял не шелохнувшись, как монумент, и — удивительное дело! — Грише он показался неживым.
А вот и аптека. Окна, задёрнутые марлевыми занавесками, светились голубоватым светом.
Володя возник из соседних тёмных ворот и сказал только:
— Пошли.
Гриша еле успевал за другом.
— Да куда ты спешишь?
— А если они казнь на вечер перенесли? — Володя даже не обернулся. — И надо заранее на крыше устроиться.
Пересекли несколько улиц, нырнули в короткий переулок, в котором не было ни одного фонаря, окна многих домов оказались закрытыми ставнями — и начался пустырь с кучами мусора.
Володя свернул на неприметную тропинку, и они пересекли пустырь.
— Вон этот дом, видишь? — обернулся Володя.
Впереди возвышался трёхэтажный дом, и с него от пустыря начиналась улица, застроенная такими же одинаковыми, унылыми трёхэтажными домами.
— Тут солдатские казармы, — сказал Володя. — А теперь — осторожно! Главное, чтобы никто не увидел.
Они прошли вдоль дома, завернули за его угол и оказались у глухой торцовой стены. Вверх поднималась пожарная лестница.
— Вроде никого, — прошептал Володя.
Гриша, ощутив внезапный озноб, оглянулся. Улица и снежный пустырь с тёмными кучами мусора были пусты, и эта пустота казалась зловещей.
— Давай ты первый. — В голосе Володи послышалась неуверенность. — А я покараулю.
Гриша полез по лестнице. Даже через варежки ощущался холод железных перекладин. Лестница тихо позванивала под его ногами, а Грише этот звон казался оглушительным.
«Скорее! Скорее!» — торопил он себя.
И очутился на крыше. Она была покрыта снегом, покато поднималась вверх к ряду труб, и к одной трубе от лестницы вели следы...
«Да тут кто-то есть!» — с ужасом подумал Гриша.
Но возникла над краем крыши голова Володи и прошептала:
— Иди по моим следам к трубе. От неё всё видно. Только осторожно, не поскользнись.
...У трубы снег растаял, мальчики устроились рядом, прижавшись к тёплому, как показалось вначале, кирпичному боку.
— Теперь смотри! Всё как на ладони.
С трёх сторон длинный, как пенал, тюремный двор замыкали низкие одноэтажные строения, а с четвёртой была высокая каменная стена, поверх её шла колючая проволока, отчётливо видная в свете газового фонаря. И ещё в тюремном дворе торчало три фонаря — по углам. Двор был совершенно гол и пуст.
Только у каменной стены...
— Смотри! — Гриша невольно вскрикнул и, зажав рот рукой, прошептал: — Виселица...
Виселица белела свежими брёвнами, и ветер покачивал верёвку с петлёй.
Страшно! Гриша признался себе: «Страшно! Зачем я только согласился?..» Он взглянул на Володю и понял, что его другу тоже страшно. И тут же понял ещё, что оба ни за что не признаются друг другу в своём страхе и, значит, обречены на зрелище казни.
А дальше? Невероятно, но очень скоро Володя заснул, склонив голову на Гришино плечо, а сам Гриша почувствовал, что его неудержимо клонит в сон.
— Просыпайся! — Он сильно, даже грубо толкнул Володю.
— Что? Куда?.. — Похоже, Володя не понимал, где находится.
— Мы что, спать сюда пришли? — Непонятная злость на друга поднималась в Грише.
— Ой! Да как же я?
