Русско-польские отношения и политическое развитие Восточной Европы во второй половине XVI – начале XVII вв. - страница 91

. Наряду с этим в рассуждениях коронных политиков прослеживается и ряд доводов иного порядка. Так, указывалось, что, поскольку Московский «ad maxima angustas приведен», можно было бы теперь при мирных переговорах добиться от него существенных уступок, в то время как с подтверждением русско-литовского договора такая возможность была бы утрачена. Правда, после нескольких лет бесплодных переговоров надежды добиться от России уступки пограничных областей могут показаться необоснованными, но следует учитывать, что уния со Швецией давала возможности дополнительного давления на русское правительство.

Наличие в рассуждениях, исходивших от коронной стороны, двух различных точек зрения не было случайным. Как показал К. Лепши, на сейме среди коронных сенаторов и послов сложились две различные политические группировки, заметно расходившиеся между собой в подходе к ряду проблем внутренней и внешней политики Речи Посполитой, — сторонники Я. Замойского (из числа главным образом малопольских феодалов) и группировка примаса С. Карнковского и коронного маршалка А. Опалиньского, база которой находилась в Великой Польше[734]. Поскольку сторонники Я. Замойского стояли за войну, то вторую точку зрения, близкую к планам сенаторов времен С. Батория, следует приписать представителям великопольской группировки. Точка зрения «замойчиков» в начале 1588 г. доминировала.

В центре аргументации литовских политиков стоял также традиционный для их выступлений второй половины XVI в. тезис, что Великое княжество больше не может вести долгих и разорительных войн с Россией. За время кампаний С. Батория, указывали литовские представители, страна так разорена, что владельцы имений «должны были давать подданным своим свободу [от повинностей] одним до десяти, другим до пятнадцати лет в тех имениях, где были солдаты». Если война возобновится, Литва снова обратится в «sedes belli», что означает новое разорение их владений[735].

При таких различиях в оценке ситуации возможность соглашения с самого начала была затруднена. Коронные политики не могли давать своим партнерам каких-либо гарантий того, что в будущей войне территория Литвы не пострадает, а на тех в свою очередь не производили впечатления рассуждения о том, что победа над Россией будет быстрой и легкой.

Кроме того, представители Великого княжества с самого начала заявили, что они связаны инструкциями съезда, от которых не могут отступить[736]. В результате ряд встреч представителей сторон с 14 по 20 января закончился безрезультатно. Затем в дискуссию снова включился король Сигизмунд, но и ему ничего не удалось добиться от литовских феодалов[737]. 26 января делегация Великого княжества попросила у Сигизмунда прощальной аудиенции[738]. В условиях, когда шла гражданская война со сторонниками Максимилиана, за спиной которого стояли Габсбурги, Сигизмунд и коронные политики не могли идти на разрыв с Литвой[739]. Посредником между Сигизмундом и делегатами Великого княжества выступил А. Опалиньский, который убедил короля подтвердить мирный договор, указывая, что без согласия «станов коронных» этот акт все равно не будет юридически правомочным. В итоге Сигизмунд «этот мир подписал». После этого в ночь на 28 января литовские сенаторы принесли присягу королю[740]. На следующий день Я. Глебович с удовлетворением писал К. Радзивиллу: «Все так решилось, как лучше всего могло бы быть решено»[741]. Однако когда 28 января в Варшаву прибыли официальные сообщения о победе под Бычиной над сторонниками Максимилиана, настроение участников сейма резко изменилось к невыгоде для литовцев[742].

В новой ситуации не могло быть и речи об одобрении мирного договора Короной. Посольская изба не приняла ни одного из предложений Великого княжества, отложив решение всех спорных вопросов до следующего сейма[743]. Сигизмунд III также стал уклоняться от выполнения своей присяги. В окружении короля преобладали воинственные настроения. «Гневаемся на Москву, хотим ее бить, только бы сила была», — писал литовским сенаторам, прося о вмешательстве, Л. Сапега[744]