Некоторые общие указания на антимагнатский характер устремлений поддерживавшей кандидатуру царя литовской шляхты можно обнаружить уже в материалах магнатской переписки времен второго «бескоролевья». Более конкретные свидетельства имеются среди русских дипломатических материалов конца XVI в. Хотя от событий 70-х годов их отделяет почти 30-летний промежуток, думается, все же в данной связи их можно привлечь, поскольку характер взаимоотношений между магнатами и шляхтой за этот период принципиально не изменился. Беседовавший в 1592 г. с русским гонцом А. Резановым «служебник» Л. Сапеги Невежа Коведяев объяснял русскому дипломату, что литовские магнаты никогда не согласятся на избрание царя, так как тот у них «все городы королевские повыкупит», а «шляхта великих народов», которая ныне вынуждена находиться в услужении у магнатов, — «те все будут служити государю»[156]. Несмотря на краткость этих высказываний, ясно, что еще в конце XVI в. отдельные группы шляхты связывали с выбором царя на польский троп освобождение из-под власти магнатов (вероятно, на средства из царской казны) заложенных им королями династии Ягеллонов владений королевского домена. Аналогичная реформа, на время серьезно ослабившая магнатерию, т. н. «экзекуция добр», была проведена в Короне в 60-х годах XVI в. Ставился вопрос о проведении ее в Великом княжестве, но это требование натолкнулось на упорное сопротивление магнатов, добившихся того, что на землях Великого княжества «экзекуция добр» не была проведена. Литовская магнатерия сохранила свои огромные латифундии, а следовательно, и решающие позиции в политической жизни страны, возможность ставить от себя в зависимость определенные круги шляхты. По мысли литовских шляхтичей, очевидно, именно русский монарх с его огромными политическими и финансовыми возможностями мог бы довести проводившиеся в 60-х годах в Великом княжестве реформы до конца, сломив земельное могущество магнатов. По-видимому, именно к этим слоям, искавшим поддержки царя и одновременно предполагавшим, что магнаты будут сопротивляться его выбору, принадлежали те «многие» люди, которые, как говорил Иван IV М. Гарабурде, в период «бескоролевья» призывали его идти «с войском» в Польшу[157]. Смысл этого обращения позволяет раскрыть более поздняя аналогия. Во время третьего «бескоролевья» (1587 г.) желавшие вернуться на родину русские политические эмигранты Агиш Сарыхозин и Тимофей Тетерин, которые хорошо знали настроения мелкой литовской шляхты, настоятельно советовали русским послам, чтобы «рать государева в Смоленску была наготове, а сам бы государь хотя в Можаеск вышел со своим двором». По их словам, эта военная демонстрация была нужна для того, чтобы литовским магнатам «страшно было». В противном случае трудно ждать успеха, поскольку «паны королевские городы и села по себе розымали» и боятся их потерять в случае избрания царя[158].
Несмотря на отрывочность имеющихся данных, думается, все же можно поставить вопрос о наличии в господствующем классе Речи Посполитой определенных социальных групп, заинтересованных в «вынесении» на трон Ивана IV как представителя сильной власти, и о воздействии их настроений на выработку русской внешнеполитической концепции. Разумеется, при этом следует учитывать, что о полном взаимопонимании между сторонами здесь говорить не приходится. Полученным рекомендациям Иван IV не последовал и в Полоцк не отправился. Хорошо зная влияние и силу магнатов в Великом княжестве, царь и его советники скорее всего не рассчитывали добиться успеха вопреки их желаниям. Настроения шляхты более использовались ими как важный козырь в переговорах с литовскими сенаторами. Излагая в 1573 г. М. Гарабурде полученные им предложения и рекомендуя сообщить о них панам-радам, царь давал понять, что если литовские магнаты окажутся несговорчивыми, он может пойти навстречу этим предложениям. Таким образом, для проведения избранного Иваном IV внешнеполитического курса имелись определенные основания, и если он все же в конечном итоге оказался нереальным, то это объяснялось ориентацией на настроения социальной группы, которая занимала второстепенное положение в общественной жизни Речи Посполитой и не могла существенно повлиять на исход борьбы за польскую корону.
