К главному положению о наследственной власти династии Рюриковичей в Речи Посполитой в царском «ответе» было добавлено еще одно условие принципиального характера. Царь специально подчеркивал свое право свободно «ставить» каменные и деревянные церкви в «замках и дворах», «митрополита и владык… чтить по нашему обычаю». Тем самым царь ясно давал понять, что не только не может быть речи о его переходе в католицизм, но и не должны ограничиваться его действия, направленные на укрепление православной церкви в Речи Посполитой. В других принципиальных аспектах взаимоотношений между монархом и подданными никаких существенных изменений царский проект не вносил. Наоборот, царь неоднократно заявлял, что он (или его сын) обязуется сохранять в неприкосновенности «права и вольности» польско-литовской шляхты, а также расширять их по соглашению с сенаторами и готов принести сословиям соответствующую письменную присягу[148].
Те конкретные условия, которые царь выдвигал, касались главным образом обеспечения за ним свободы действий в вопросах, связанных с личной жизнью царской семьи. Так, в «ответе» он подчеркивал право династии хоронить членов своего рода в России[149], а в «Главизнах» фиксировалось право царя и его сыновей выбирать себе жен из числа своих подданных[150]. Наконец, царь настаивал на том, чтобы на старости лет он имел возможность отойти от дел и постричься в монастырь[151]. Эта часть русских предложений не носила принципиального характера. Однако другие сформулированные царем условия, такие, как отмена свободной элекции, ослабление роли католической церкви, превращение России с передачей ей Киева в ведущую силу восточноевропейской федерации, в случае их проведения в жизнь привели бы к существенным изменениям в расстановке сил, существовавшей до этого в Восточной Европе, усилив позиции царской власти и тех социальных сил, на которые она опиралась. Вместе с тем существенно ослабли бы как международные, так и внутриполитические позиции прежде всего польских, но в значительной мере и литовских феодалов. Как сформулировал В. Д. Королюк, уния России с Речью Посполитой «по мысли царя должна была превратиться из орудия польско-литовской феодальной экспансии в орудие прекращения этой экспансии»[152].
Что же давало Ивану IV основание полагать, что ему удастся добиться принятия своих условий Речью Посполитой? К сожалению, в нашем распоряжении нет тех источников, из которых царь и его советники черпали информацию о внутреннем положении в Речи Посполитой и о пожеланиях польско-литовских феодалов, поэтому можно дать лишь предположительный ответ на этот вопрос. Представляется, что русский внешнеполитический курс сложился, по-видимому, под влиянием сообщений об отношении к кандидатуре царя литовской шляхты. О том, что в этой среде кандидатура Ивана IV пользовалась, по-видимому, симпатиями, позволяют догадываться уже краткие отзывы находившихся в Короне иностранных наблюдателей, которые согласно говорят о большом расположении к царю населения Великого княжества, в особенности той ого части, которая держится «греческой религии»[153]. Разумеется, иностранцы интересовались настроениями прежде всего тех социальных групп, которые могли как-то повлиять на исход «бескоролевья». Поэтому можно думать, что они имели в виду настроения именно православной шляхты Великого княжества. Эти сообщения, конечно, довольно общи, по они дополняются важной записью (от 8 мая) в «диариуше» элекционного сейма. В ней отмечается, что на выборах литовская шляхта в отличие от магнатов поддерживала кандидатуру царя. Лишь с большим трудом М. Радзивиллу и Я. Ходкевичу, ссылаясь на то, что, не прислав послов на сейм, Иван IV показал, что он на деле не стремится к польской короне, удалось сломить сопротивление шляхты и добиться согласия на выбор Генриха Анжуйского[154]. Эта запись интересна для нас тем, что к моменту начала голосования участникам сейма были хорошо известны условия унии, предложенные Гарабурде царем[155]. Знакомство с этими условиями, как видим, не заставило литовских шляхтичей отказаться от поддержки русского кандидата, из Чего можно заключить, что русские условия были для них приемлемыми. Действительно, вопрос о свободной элекции для литовской шляхты не мог иметь глубоко принципиального значения: вплоть до Люблинской унии 1569 г. литовский трон был не элекционным, а «дедичным» — наследственным. Известная возможность выбора существовала, но сам выбор ограничивался кругом лиц, принадлежавших к роду потомков Ягайлы. Формулируя свои династические притязания сходным образом, Иван IV лишь приспосабливался к старой литовской традиции, и поэтому, думается, подобное условие не могло вызывать сильных возражений литовской шляхты. Вопрос о правовом положении и привилегиях католической церкви также не мог иметь особого значения для литовских феодалов, большая часть которых в начале 70-х годов XVI в. держалась либо протестантского, либо православного вероисповедания. Вместе с тем есть основания полагать, что с избранием царя литовская шляхта связывала серьезные надежды на улучшение своего положения и ослабление позиций магнатерии, которая и после реформ 60-х годов XVI в. по существу продолжала олигархически управлять Великим княжеством.
