Русско-польские отношения и политическое развитие Восточной Европы во второй половине XVI – начале XVII вв. - страница 118
Наметившиеся глубокие разногласия между русскими и польско-литовскими политиками открыто обострились с началом переговоров под Смоленском. На этих переговорах русские «великие послы» не только не пошли на уступки по каким-либо пунктам своих условий, но и настойчиво требовали от польско-литовских сенаторов снять осаду Смоленска и освободить оккупированную королевской армией территорию[936]. Такая позиция посольства прямо определялась положением в столице: стоявшие в ней дворянские отряды и московский посад, по свидетельству такого осведомленного современника, как автор «Новой повести о преславном российском царстве», согласились на избрание Владислава лишь при условии, что иноземные войска, разорявшие страну «аки злые и жадные волки», уйдут «в свою их проклятую землю и веру»[937].
Достижение главных целей господствующего класса Речи Посполитой на востоке политическим путем оказывалось, таким образом, явно невозможным, и польско-литовские политики становились перед дилеммой — либо отказаться от своих планов, либо, не считаясь с позицией русского общества, попытаться осуществить свою программу силой в духе рекомендаций П. Пальчовского.
К первому решению в ходе смоленских переговоров склонился сам инициатор переговоров с русским боярством С. Жолкевский. На заседании сената он просто предложил использовать ситуацию для заключения с боярским правительством в Москве выгодного мирного договора, по которому в обмен за вывод польско-литовских войск из России к Речи Посполитой отошла бы часть пограничных территорий[938]. Когда его предложение не было принято, инициатор августовского соглашения покинул Россию. Уход Жолкевского означал фактически признание наиболее дальновидными польско-литовскими политиками нереальности польско-литовских планов в отношении России. С его устранением от дел руководство восточной политикой Речи Посполитой закономерно перешло к тем кругам, группировавшимся вокруг Сигизмунда III, которые настаивали на «твердом» курсе в отношении России. В королевском окружении открыто говорили, что русский народ следует устрашить, что его необходимо подчинить оружием («armis ad extremum subiugare»)[939], что вообще «с этими людьми по их натуре ничего нельзя сделать dementia et benignitate»[940]. Ближайший сотрудник короля подканцлер Ф. Крыйский, выступая на сейме 1611 г., прямо назвал русских «невольниками Его королевской милости»[941]. Вместе с тем в окружении Сигизмунда III хорошо понимали, что имеющихся в их распоряжении сил недостаточно для прямого завоевания страны. Отсюда — попытка провести завоевание в скрытой форме, не вступая на первых порах в явный конфликт с русским обществом.
Практическая линия действий, избранная Сигизмундом III в данной ситуации, хорошо изучена С. Ф. Платоновым[942]. Заключалась она в том, чтобы с помощью подкупа и репрессий подчинить боярское правительство в Москве контролю и руководству Сигизмунда III. Затем, действуя от его имени, король рассчитывал добиться повиновения и всего русского общества. Еще летом 1610 г. в своих наставлениях С. Жолкевскому Сигизмунд III неоднократно выражал убеждение, что «с этими людьми (т. е. с русскими — Б.Ф.) следует обращаться в соответствии с их нравами, как с [людьми], повинующимися абсолютной воле своих государей»[943]. Высказываясь так, король следовал традиционным для польско-литовских политиков второй половины XVI в. воззрениям на русское общество как на послушную массу, прилежно повинующуюся авторитетным указаниям сверху. Отсюда — представление о том, что следует только добиться, чтобы эти указания соответствовали интересам Сигизмунда III, и дело будет сделано. Повинуясь приказам правительства, русское население впустит в основные центры страны польско-литовские войска, и тогда можно будет поставить Россию в положение завоеванной страны и действовать здесь в соответствии с советами П. Пальчовского.
