Благодаря прочитанному кругозор Альгаротти стал шире, острота критических суждений уступила место более вдумчивому и объективному взгляду на предназначение России и ее роль в Европе. Переработав и обобщив материал дневниковых записей, он создал более глубокое по смыслу и значению произведение.
После петровских преобразований страна представляла собой силу, с которой вынуждены были считаться на Западе. Европейские политики с вниманием и тревогой относились к новому Русскому государству, стремясь понять его и определить его место в мире. Альгаротти уловил эту тенденцию, он помогает европейцам познакомиться с Россией, которую в Европе представляли в виде «огромного белого медведя, задние лапы которого упираются в берег Северного Ледовитого океана, хвост погружен в воду, нос протянут к югу — к Турции и Персии, а передние лапы широко раскинуты и на восток, и на запад». Прежде он дремал в безвестности, ибо политики ближайших стран старались «не спускать его с привязи». Но Карл XII раздразнил этого медведя своими победами над ним и таким образом научил его драться, а затем и «скормил ему часть своих владений». Так этот медведь «заявил о себе и стал внушать Европе опасения» (Письмо 6. С. 80). Альгаротти стремится помочь европейцам лучше узнать Россию. Не случайно итальянский исследователь П. П. Тромпео назвал «Путешествие в Россию» «самым значительным свидетельством интереса, который вызывал в то время у образованных людей грозный русский медведь».[592]
Свое путешествие к этому «медведю» Альгаротти сравнивает со скитанием героев в «Одиссее» и «Энеиде». Рассказывая о России, он часто вспоминает Гомера, Вергилия, Горация, Овидия, Катулла, Тацита, а также Данте, Боярдо, Ариосто, Ф. Берни, Буало и многих других, украшая свой текст цитатами из их произведений.
Альгаротти довольно подробно описывает морское плавание от Англии к берегам России, а также все, что его поразило на этом пути, как например то, что в кафе Ревеля нет газет, как в Лондоне, а на строительстве укреплений в порту собираются использовать турецких военнопленных и русских преступников, которые таким образом могут избегнуть виселицы. В Англии подобное наказание сочли бы «примером ужасающим», а в России, с иронией продолжает Альгаротти, — это не столь уж большое наказание, ибо русские, полагает он, еще не знают самого имени «свободы», «той небесной богини, которая, по словам их поэта, государственного мужа, делает блаженными и уютными даже пустыни и скалы любых стран, в коих благоволит поселиться» (Письмо 2. С. 27). Очевидно, что под «поэтом, государственным мужем» Альгаротти имеет в виду А. Кантемира.[593]
Балтийское море и Финский залив Альгаротти воспринимает не только как что-то совершенно новое и даже «экзотическое», но и как место соприкосновения экономических и торговых интересов разных стран. В «Путешествии в Россию» он касается главным образом экономической и социально-политической сторон жизни российского государства. Альгаротти дает довольно обстоятельное описание Кронштадта, главной морской крепости на пути к Петербургу, почерпнув кое-какие сведения о русском флоте из рассказов адмирала Томаса Гордона, старого шотландца, служившего еще при Петре I (в доме Гордона Альгаротти останавливался в Кронштадте).
Столица Российской империи — Петербург — поразила итальянского литератора своим великолепием, и он описывает ее с воодушевлением: «Роскошные здания теснятся на обоих берегах реки, смыкаясь друг с другом; пирамидальные башни с позолоченными шпилями высятся там и сям; и только благодаря кораблям с их мачтами и развевающимися вымпелами из общей однообразной картины можно выделить то один, то другой ансамбль» (Письмо 4. С. 52). Альгаротти называет главные памятники города: Петропавловскую крепость, царскую резиденцию Зимний дворец, а также Адмиралтейство и Академию наук. Он отмечает удобное расположение Петербурга на островах в устье Невы. Но тут же говорит о низких болотистых почвах и о мрачных лесах вокруг города, вспомнив слова Данте из «Божественной комедии»: «Тот дикий лес, дремучий и грозящий». Альгаротти не понравились материалы, из которых строился город, отчасти и архитектура, в которой он не увидел классических форм, а всего лишь некий средний стиль — смесь итальянского, французского и голландского с преобладанием последнего, дань уважения стране, где Петр I, строитель Петербурга, учился корабельному делу и, подобно Прометею, «овладел тем огнем, которым затем одушевил свою нацию». Он и улицы города прорезал каналами, как в Амстердаме или Утрехте.
