В холле никого нет, зато в гостиной на обшитом галуном диване сидят хозяин гостиницы и двое молодых парней, очевидно, его сыновья; они смотрят футбол в компании трясущегося старика и женщины в черном, которая время от времени что-то высматривает на улице, отводя белую кружевную занавеску. Звук включен на полную мощность; чтобы услышать друг друга, им приходиться перекрикиваться.
Телевизор громоздится в углу на полке под самым потолком. У каждой из стен гостиной свой рисунок на обоях. На одном изображены ослики, на другом девушки с кувшинами на голове, на третьем овощи, на четвертом пасторальная идиллия. Остановившись в дверях, госпожа Бьёрк откашливается, чтобы привлечь к себе внимание.
Заметив гостью, женщина в черном, не отрывая взгляда от телевизора, подталкивает хозяина; тот знаком просит госпожу Бьёрк подождать. По окончании тайма он встает и вместе с приезжей выходит в холл.
Он вписывает госпожу Бьёрк в книгу постояльцев, вручает ей ключ от номера и, поставив ее чемодан у подножия лестницы, идет досматривать футбол. В гостиной тем временем завязалась оживленная дискуссия о том, правильно ли судил судья.
Госпоже Бьёрк приходится самой тащить тяжелый чемодан на пятый этаж.
Обещанный ей одноместный номер с ванной оказывается одноместной клетушкой, а общая с соседним номером ванная находится в коридоре. Узкая комната вытянута в длину, кровать, платяной шкаф и маленький письменный стол стоят в ряд вдоль одной из стен — иначе им здесь не разместиться.
За все это госпоже Бьёрк придется платить триста пятьдесят крон в день.
По уверениям рекламной брошюры для туристов, такой номер должен стоить самое большее сотню крон, и даже меньше. По уверениям рекламной брошюры, жилье в Риме дешевое, а прокормиться можно на какие-нибудь двадцать крон в день. Это серьезный прокол в расчетах госпожи Бьёрк.
Госпожа Бьёрк снова разглядывает рекламную брошюру и обнаруживает, что она выпущена почти десять лет назад.
Как она не заметила этого раньше? Она-то рассчитывала, что на отложенные деньги безбедно проживет месяца два, но похоже, денег ей хватит всего недели на три.
«Уж кому не везет, так не везет, — думает госпожа Бьёрк, поправляя перед зеркалом волосы. — Невезучку сразу видно!»
Открыв ставни, она впускает в комнату дневной свет. Как бы там ни было, она в Риме, ей почти не верится, что это правда. С дороги она грязная, и живот у нее сводит от голода, но все же она в Риме.
Никогда больше не придется господину Бьёрку ее воспитывать. Никогда больше не назовет он ее социальной катастрофой. Он привык поучать ее как ребенка, иной раз даже делал ей выговоры при гостях. Он считал, что имеет на это право. Хочешь носить фамилию Бьёрк, изволь поработать над собой.
Госпожа Бьёрк так и слышит его скрипучий голос, так и видит его кислую мину и характерные толстые губы Бьёрков. Да, да, он ее поучал, поучал свысока скрипучим голосом, раздувая ноздри.
И она ему это позволяла.
Но вот она в чужом городе, она сбрасывает с себя дорожную одежду, за неимением горячей воды принимает холодный душ — это само по себе уже приключение.
Одна из дверей ванной комнаты ведет на балкон. Там в кадке растет мандариновое дерево. Госпожа Бьёрк садится на шаткий стул, с которого облупливается голубая краска. На другой стороне двора какая-то женщина развешивает белье. В уши госпожи Бьёрк попала вода, она трясет головой, чтобы вода вылилась. Мокрые волосы хлещут ее по лицу. От них пахнет душистым шампунем. Прядь волос попала в рот, она посасывает ее и смеется.
В воздухе разлит аромат цитрусовых и муската. Госпожа Бьёрк втягивает носом нахлынувшие на нее запахи и счастливо вздыхает. По стене бежит маленькая ящерка. Госпожа Бьёрк вздрагивает, но тотчас снова заливается смехом. Женщина, развешивающая белье, косится на нее с подозрением.
