В холле и на улице перед гостиницей толпятся японские туристы. Госпожа Бьёрк презрительно фыркает, глядя, как они садятся в экскурсионный автобус.
Сама она оставила карту города в номере, чтобы все принимали ее за настоящую римлянку. Без посторонней помощи будет она познавать город — неугомонный, пропыленный, закопченный Рим, подлинный Рим, которого туристы-японцы не увидят.
С деньгами, конечно, будет туго, она это понимает, но думать сейчас об этом не хочет.
О деньгах она будет думать потом. С тех самых пор, как она вышла за Бёрье, она еще ни разу не ощущала такой свободы. Она снова чувствует себя школьницей, она распускает волосы — пусть как когда-то свободно бегут по плечам.
Если избегать зеркал, может, и впрямь удастся поверить, что вернулась молодость.
Первым делом госпожа Бьёрк покупает себе мороженое и усаживается на Испанской лестнице.
Перед ней широко распахнут мир, он зовет и манит, пузырится и трепещет, этот новый мир принадлежит ей. Заново рожденная, в цветастом платье, полная радостного ожидания, явилась она на праздник. Все улыбаются ей, приветствуют ее, и она здоровается с каждым.
Самый красивый парень приглашает ее потанцевать. Первые шаги она делает неуверенно, но вот уже вихрь подхватил ее. Тело кружится, ноги притоптывают, зад подпрыгивает, руки отбивают такт, ну а глаза — глаза просто сияют. Ее счастье бесконечно.
Она будет счастливой всегда. Она танцует, подскакивает, ходит колесом, кувыркается. Почему она так долго ждала?
Может, потому, что перед тем как куда-нибудь поехать, она всегда долго колебалась?
Чушь! Теперь она поняла — в поездку надо собираться с ходу.
И вдруг госпожа Бьёрк начинает хихикать. Как здорово все удалось! Хихикая, она продолжает лизать мороженое.
«Как я, бывало, любила похихикать, куда все это подевалось за минувшие годы?» — удивляется она. Кое-кто из молодых людей с любопытством косится в ее сторону. На Испанской лестнице не часто увидишь женщину средних лет, которая сидит и икает. «Глядите, глядите!» думает госпожа Бьёрк.
— Bon jorno! — кричит она.
— Buon giorno![39] — кричат они в ответ.
Госпожа Бьёрк больше не может сдерживаться.
Подняв фунтик с мороженым как бокал, она пьет за здоровье молодых людей.
— What country?[40] — кричат они ей.
— Sweden![41] — восторженно вопит она в ответ.
— Sweden! — кричит один из уличных музыкантов и начинает наигрывать: «Трамтатататата-та — she’s got the look!»[42]
Раскачиваясь всем телом, госпожа Бьёрк подпевает: «Тралалалалалалала — J’ve got the look!»[43]
Она словно бы только теперь начала жить. Легкой поступью отправится она покорять новый мир.
Она будет высоко держать голову — впервые в жизни.
А потом она до изнеможения блуждает по унылым улицам, путаясь в переулках и так и не найдя даже какого-нибудь завалящего колизея.
Она бродит без путеводителя, торопливо сворачивая на каждую улицу, которая кажется ей интересной, и благоговейно замирает у каждой церкви, статуи или большого дома, по правде говоря, не задумываясь, чего ради.
Вскоре она, однако, обнаруживает, что римляне имеют досадную привычку прокладывать роскошную аллею к самой паршивой уличной уборной и снабжать каждое дерево, каждый камень и каждый дом мраморной табличкой — не может же она приходить в экстаз от всех.
Похоже, Рим такой город, где все отсылает к чему-то еще, так что в конце концов госпожа Бьёрк решает удовлетвориться какой-то церквушкой, и хотя ей даже не удается выяснить названия храма, она уверяет себя, что потрясена.
Наконец, изнемогая от усталости, с болью в ногах и урчащим от голода желудком, бесплодно натаскавшись по улицам, она доползает до своего отеля и видит, как улыбающиеся японцы выходят из автобуса с кондиционером. В руках у них коробки с сувенирами — пластмассовые мадонны, миниатюрные гипсовые копии Колизея, майки с надписью ROMA — LA DOLCE VITA[44] и брелоки для ключей с фотографией папы.
