Обретенное время - страница 84

, — самые простые поступки и действия остаются запечатанными словно бы в тысячах ваз, и каждая заполнена ни на что не похожими цветами, запахами, температурами; не считая того, что эти вазы, расставленные по всей линии наших лет, на протяжении которых мы безостановочно менялись, хотя бы в мыслях и мечтах, покоятся на разных высотах, в причудливо разнящихся, если верить нашим ощущениям, атмосферах. Правда, эти перемены проходят для нас нечувствительно; и между внезапно всплывшим воспоминанием и нашим сегодняшним состоянием, как и между двумя воспоминаниями о разных годах, местах, часах, — даже если не принимать во внимание их неповторимое своеобразие, — такое расстояние, что они несоотносимы. И если воспоминание, по милости забвения, не может протянуть никакой нити, связать себя одним звеном с настоящей минутой, если оно остается на своем месте, в своих годах, если оно сохраняет удаленность, уединение в полости далекой долины, на пике какой-то высоты, то оно внезапно наполнит наши легкие воздухом новым, и как раз потому, что этим воздухом мы дышали давно, более чистым, чем тот, что поэты тщетно разливают в раю, ведь он не даст нам столь же глубокого чувства обновления, если мы не дышали им прежде, потому что подлинные раи — это потерянные раи.

Мимоходом я также заметил, что при создании произведения искусства, к которому я уже был готов, как подумалось мне, хотя это произошло неосознанным образом, мне предстоит встретить большие трудности. Потому что мне придется осуществить его последовательные части всякий раз в особом веществе, которое — если бы я взялся за изображение ривбельских вечеров, когда в столовой, открытой на сад, жара падала, распадалась и скрадывалась, когда последние отблески еще освещали розы на стене ресторана, а в небесах еще светились последние акварели дня, — сильно отличалось бы от того вещества, что подобало воспоминаниям об утреннем береге моря, о венецианских днях, — в веществе четком, новом, прозрачном, звучащем особо, емком, освежающем и розовом[134].

Я быстро проскочил мимо этих мыслей, более настойчиво стремясь отыскать причину блаженства и той исключительной достоверности, с которой оно нисходит, чем прежде, когда этот поиск был мной отложен. Эту причину я угадал, сравнивая различные счастливые впечатления: общим для них было то, что стук ложки о тарелку, неровность плиток и вкус мадлен я испытывал одновременно в данном мгновении и в прошедшем, пока прошлое не вторгалось в настоящее, вынуждая меня колебаться в неведении, в котором из двух я нахожусь; ибо существо, питавшееся во мне этими впечатлениями, вкушало их в чем-то присущем и прежнему дню, и дню сегодняшнему, в чем-то вневременном; оно рождалось только тогда, благодаря этим тождествам прошедшего и настоящего, когда оказывалось в своей единственной жизненной среде, где оно могло наслаждаться сущностью вещей, то есть вне времени. Этим же можно объяснить тот факт, что тревога о смерти прекратилась в то мгновение, когда я узнал, еще подсознательно, вкус мадленки — ведь существо, которым я был в ту секунду, было вневременным, а следовательно беззаботным к превратностям грядущего. Оно питалось только сущностью вещей, оно не могло ухватить ее в настоящем, где чувства, поскольку воображение не вступает в игру, доставить ее воображению не способны; и даже будущее, к которому устремлено наше действие, ее у нас отнимает. Это существо обнаруживалось и являлось мне лишь вне реального действия и непосредственного наслаждения, всякий раз, когда чудо аналогии выталкивало меня из настоящего. Только оно было властно заставить меня обрести прежние дни и утраченное время — задача, перед которой усилия моей памяти и интеллекта неизбежно терпели крах.

И наверное слова Бергота о радостях духовной жизни только что представлялись мне ложными оттого, что «духовной жизнью» я называл логические рассуждения, в действительности не имеющие никакого отношения к ней и к тому, что ожило во мне в эту секунду; жизнь и мир казались мне столь скучными из-за того, что я судил о них по мерке мнимых воспоминаний; но теперь я чувствовал сильный позыв к жизни, стоило только возродиться, с трех попыток, подлинному мгновению прошлого.