Некоторые из этих мыслей уменьшали, прочие усиливали тоску, вызванную тем, что я лишен литературного дара; но долгие годы, на протяжении которых я, впрочем, совершенно оставил намерение писать, они меня не тревожили; всё это время, до начала 1916-го, я провел на лечении в клинике, пока там еще оставался медицинский персонал, вдали от Парижа.
Затем я вернулся в Париж, мало напоминавший город, увиденный мной в первое возвращение, о чем мы сейчас расскажем, в августе 1914-го, — тогда, пройдя медицинское обследование, я вернулся в свою больницу. В один из первых вечеров второго посещения, в 1916‑м, я испытал сильное желание услышать, что говорят о войне, в ту пору единственном предмете, вызывавшем во мне интерес, и после ужина отправился навестить г‑жу Вердюрен, которая, вместе с г‑жой Бонтан, теперь была одной из королев военного Парижа, заставлявшего вспоминать Париж эпохи Директории[36]. Образование по виду спонтанное, словно после высева кусочка дрожжей, молодые дамы, как современницы г‑жи Тальен, с утра до ночи носили на головах высокие цилиндрические тюрбаны, из гражданского чувства нацепив, поверх довольно коротких юбок, темные, прямые и «весьма военные» египетские туники; ремешки на их ножках напоминали котурны в духе Тальма, а высокие гетры — рейтузы «наших дорогих бойцов»; и потому, что они не забыли, говорили они, что надо радовать солдат своим видом, они украшали себя «воздушными» платьями и безделушками, что своими декоративными мотивами были призваны вызвать мысли об армии — даже если материал поступил не из войск и в войсках не использовался; на смену александрийскому орнаменту — напоминание о египетской компании — пришли перстни и браслеты с осколками, либо из «ведущего пояска 75‑го», зажигалки с двухпенсовой монеткой, которым солдаты в своих блиндажах ухитрялись придать столь прекрасную патину, что профиль королевы Виктории, казалось, был отчеканен самим Пизанелло. Это еще потому, говорили они, что они думают о войне постоянно, а если погиб кто-то из близких, то они так одеваются «в траурной скорби», потому что она «смешана с гордостью»; оттого была уместна и шляпка из белого английского крепа (чарующий эффект, надежды «на всё самое» и неколебимая уверенность в окончательном триумфе), замена былого кашемира атласом и шелковым муслином, и даже жемчуга, «в рамках той деликатности и сдержанности, о которых бессмысленно напоминать француженкам»[37].
Лувр и музеи были закрыты, и если в заголовке газетной статьи сообщалось о «сенсационной выставке», то можно было не сомневаться: речь идет не о картинах, но о платьях, которым было уготовано, впрочем, «служить тому утонченному артистическому наслаждению, что было отнято у парижанок слишком давно». Так моды и удовольствия снова вступали в свои права; моды, в отсутствие прочих искусств, нуждались в оправдании, как в 1793‑м году, когда художники, участвовавшие в революционном Салоне, возглашали, что «напрасно суровые республиканцы называют странным наше увлечение искусствами в тот момент, когда соединенные силы Европы осадили территорию свободы». В 1916‑м так поступали кутюрье, не без гордости художников утверждавшие, однако, что «поиск нового, отречение от банальности, утверждение индивидуального стиля, работа на победу, открытие для послевоенных поколений новой формулы красоты — вот измучившая их мечта, преследуемая ими химера, в чем нетрудно убедиться, посетив выставку, которая так удобно разместилась на улице …, и услышав ее лейтмотив — веселую светлую ноту, звучащую со сдержанностью, впрочем, приличной обстоятельствам, что заставит вас забыть о тяжких тревогах наших дней».
«Тревоги наших дней», поистине, «могли бы лишить женщин всех сил, однако нам приходит на ум много примеров стойкости и отваги. Поэтому вспомним о наших воинах, мечтающих в траншеях об уюте и шикарных нарядах для своих далеких подруг, оставшихся у очага, и привнесем еще больше выдумки в создание платьев, отвечающих потребностям времени. Особенно теперь модны», что понятно, «модельеры английские, то есть союзнические; все в этом году просто без ума от платья-бочки — веселая непринужденность этой модели придает девушкам забавный отпечаток редкой изысканности. Так что счастливейшим следствием печальной войны», добавляет очаровательный хроникер (мы думаем: освобождение потерянных провинций, пробуждение национального чувства), «будет ее забавный итог в отношении нарядов, создание — без необдуманной роскоши и дурного тона — шика из безделиц. Платью из дома моделей, пошитому во множестве экземпляров, на данный момент предпочитают платья, шитые на дому, потому что они отвечают духу, вкусу и личным склонностям каждой»
