Но поскольку иногда наши суждения приводят к неведомым следствиям, на зримое подтверждение которых мы не могли рассчитывать, Жильберта многое унаследовавшая, конечно, от матери (и, безусловно, эту покладистость — я на нее, впрочем, не отдавая себе в том отчета, и рассчитывал, когда просил ее познакомить меня с очень юными девушками), поразмыслив, вывела из моей просьбы — и, наверное, чтобы семья не осталась не у дел, — заключение более дерзкое, нежели те, о которых я мог догадываться: «Если позволите, я сейчас схожу за дочерью, чтобы ее вам представить. Она внизу, скучает с малышом Мортемаром и другими крохами. Я уверена, что она станет для вас славной подружкой». Я спросил, был ли Робер рад дочке. «Конечно, он ею очень гордился. Но я думаю, вспоминая о его вкусах, — простодушно добавила Жильберта, — что, конечно же, он бы предпочел мальчика». Эта девочка, чье имя и состояние внушали матери надежду, что она соединит свою судьбу с наследным принцем и увенчает работу, восходящую к Свану и его жене, позже вышла замуж за малоизвестного писателя, потому что не была снобкой; семья снова опустилась на тот уровень, с которого поднялась. Представителям новых поколений было крайне сложно втолковать, что родители этой безвестной четы занимали блестящее положение. Чудом всплывали имена Свана и Одетты де Креси, и вместе объясняли, что вы заблуждаетесь, что в этом браке нет ничего удивительного. Считалось, что в целом г‑же де Сен-Лу досталась куда более выгодная партия, чем то, на что она могла рассчитывать, что брак ее отца с Одеттой де Креси ничего из себя не представлял и был тщетной попыткой выбиться в люди, хотя дело было в другом: по крайней мере с точки зрения его чувств к Одетте, брак этот был продиктован теми же теориями, которые в XVIII веке вынуждали знатных бар, учеников Руссо, отцов революционеров, «жить жизнью натуры», отказавшись от своих благ.
Я был обрадован и удивлен ее словами; но эти чувства быстро сменились (г‑жа де Сен-Лу вышла в другую комнату) представлением о прошедшем Времени, которое м‑ль де Сен-Лу, хотя я еще не видел ее, тоже даровала мне, пусть и по-своему. Как и большинство людей, впрочем, не была ли она подобна тем указателям на лесных перепутьях, где сходятся дороги, которые вели, как и в нашей жизни, из максимально удаленных друг от друга точек? Мне казалось, что пути, приведшие к м‑ль де Сен-Лу, бесчисленны, как и пути, расходящиеся от нее. Прежде всего, к ней вели две больших «стороны» моих прогулок и мечтаний: от отца, Робера де Сен-Лу, сторона Германтов, от Жильберты, ее матери, сторона Мезеглиза, «сторона к Свану». Одна, от матери юной девочки и Елисейских полей, вела меня к Свану, к моим комбрейским вечерам, на сторону Мезеглиза; другая, от отца, к бальбекским полудням, когда я впервые увидел его у залитого солнцем моря. Уже между двумя этими дорогами обозначились поперечные пути. Потому что в реальный Бальбек, где я познакомился с Сен-Лу, мне захотелось поехать большей частью из-за рассказов Свана о церквях, в особенности о персидской, и, с другой стороны, благодаря Роберу де Сен-Лу, племяннику герцогини де Германт, я сблизился, еще в Комбре, со стороной Германтов. И ко многим другим точкам моей жизни вела м‑ль де Сен-Лу — к даме в розовом, ее бабушке, которую я застал у моего двоюродного деда. Здесь проходит иной поперечный путь, потому что лакей двоюродного деда, который впустил меня в тот день, и позднее, завещав мне фотографию, позволил установить личность Дамы в розовом, был отцом юноши, любимого не только г‑ном де Шарлю, но и отцом м‑ль де Сен-Лу, что принесло ее матери столько горя. И не дедушка ли м‑ль де Сен-Лу, Сван, впервые рассказал мне о музыке Вентейля, как Жильберта — об Альбертине? Но, рассказав Альбертине о музыке Вентейля, я узнал о ее близкой подруге и начал с ней ту особую жизнь, что привела ее к смерти, а мне причинила много страданий. К тому же, именно отец м‑ль де Сен-Лу ездил к Альбертине, чтобы ее вернуть. И моя светская жизнь, в Париже, в салоне Сванов или Германтов, или, так далеко от них отстоящем, салоне Вердюренов, выстроила возле двух комбрейских сторон Елисейские поля, прекрасную террасу Распельера. Впрочем, кого из известных нам лиц, при рассказе о дружбе с ними, мы не будем вынуждены последовательно разместить во всех, даже самых несхожих местностях нашей жизни? Жизнь Сен-Лу, изображенная мной, развернулась бы в каждом пейзаже и затронула бы всё мое существование, даже те его части, от которых Сен-Лу более всего был далек, даже бабушку и Альбертину. Впрочем, сколь бы далеки они ни были, Вердюрены примыкали к Одетте через ее прошлое, к Роберу де Сен-Лу через Чарли; и какую только роль у них не сыграла музыка Вентейля! Наконец, Сван любил сестру Леграндена, тот знал г‑на де Шарлю, на воспитаннице последнего женился юный Камбремер. Конечно, если речь идет только о наших чувствах, у поэта есть основание говорить о «таинственных нитях», разорванных жизнью. Вернее было бы сказать, что она безостановочно протягивает их между людьми и событиями, что она скрещивает эти нити, наращивает, сгущая уток, и нужно лишь найти узелок в плотной ткани воспоминаний, чтобы самая малая точка нашего прошлого оказалась сплетенной со всеми остальными.
