Впоследствии мне было крайне сложно встретиться с ней — г‑н де Германт, потакая причудам ревности и режима, позволял ей ходить только на дневные приемы — с условием, что то будут не балы. Она откровенно призналась мне, что герцог держит ее в неволе, и при этом руководствовалась следующими мотивами. В основе лежало ее убеждение, — хотя я написал к тому времени лишь несколько статей, а публиковал только заметки, — что я известный писатель; когда она вспоминала, что это я бегал на аллею Акаций, чтобы встретиться с ней на прогулке, и позднее посещал ее, она простодушно восклицала: «Ах! Знала бы я только, что когда-нибудь он станет великим писателем!» и поскольку кто-то рассказал ей, что для писателей общество женщин интересно по той причине, что, слушая любовные истории, они словно бы сверяются с источником, чтобы заинтересовать меня, она снова явилась мне в роли простой кокотки: «Представляете, как-то я встретила мужчину, он влюбился в меня, и я тоже полюбила его без памяти. Мы были на седьмом небе. Его отправляли в Америку, и я должна была поехать вместе с ним. Но накануне отъезда я решила, что будет лучше, если эта любовь не умрет, а ведь она не могла всегда оставаться на этой точке. У нас был последний вечер, когда он еще не знал, что я остаюсь, и это была безумная ночь, я испытала с ним бесконечное блаженство — и отчаяние, оттого что я не увижу его вновь. Утром я отдала свой билет какому-то пассажиру, я его не знала. Он хотел его у меня, по крайней мере, купить. “Нет, говорю ему, вы будете любезны, если возьмете билет даром, мне не нужны деньги”». Затем следовала другая история: «Как-то на Елисейских Полях г‑н де Бреоте, которого прежде я видела только раз, принялся глядеть на меня с такой настырностью, что я остановилась и спросила его, почему он позволяет себе меня рассматривать. Он ответил: “Я смотрю, какая смешная у вас шляпа”. И правда. Это была шляпка с анютиными глазками, тогда моды были ужасны. Но я была разгневана, я ответила ему: “Я не разрешаю вам говорить со мной подобным образом”. Тут начался дождь. Я ему сказала: “Я вас прощу, если у вас есть экипаж”. — “Конечно, у меня есть экипаж, и я с радостью вас провожу”. — “Нет, я хочу ваш экипаж, а не вас”. Я села в этот экипаж, а он ушел под дождем. Но вечером он зашел ко мне. У нас была безумная любовь два года. Приходите как-нибудь ко мне на чай, я расскажу вам, как я познакомилась с Форшвилем. Все-таки, — продолжила она с грустью, — я провела жизнь затворницей, потому что испытывала сильные чувства только к невыносимо ревнивым мужчинам. Я не говорю о г‑не де Форшвиле, по правде говоря, он был туповат, а я могла по-настоящему влюбиться только в умных мужчин. Но, видите ли, г‑н Сван был так же ревнив, как ревнив наш герцог; а ради герцога я отказываюсь от всего, потому что я знаю, как он несчастен в семье. А ради Свана я так поступала, потому что любила его безумно, я понимала, что лучше уж лишиться танцев и света, и всего прочего, чтобы порадовать или хотя бы уберечь от волнений того, кто меня любит. Бедный Шарль, он был так умен, так пленителен, он был как раз мужчина в моем вкусе». Это, наверное, было правдой. Было время, когда Сван ей нравился, как раз тогда, когда она не была женщиной «в его вкусе». По правде говоря, женщиной «в его вкусе» она не стала даже позднее. И все-таки он так сильно, так мучительно ее любил. Впоследствии его изумляло это противоречие. Но нас оно не должно смущать, ведь мы помним, сколь велика в жизни мужчин доля мучений из-за женщин «не в их вкусе». Это объясняется, наверное, многими причинами: прежде всего именно тем, что они «не в нашем вкусе»: мы, не будучи влюблены в них, на первых порах позволяем любить себя, и потворствуем привычке, которая не возникла бы с женщинами «в нашем вкусе»; последние, чувствуя, что они вызывают желание, упирались бы, разрешали лишь очень редкие встречи, и не смогли бы поселиться во всех часах нашей жизни, как первые, которые свяжут нас — когда любовь придет и женщина «не в нашем вкусе» внезапно станет нам необходимой, из-за ссоры, путешествия, когда нас оставят без вестей, — не одной нитью, но тысячью. К тому же, эта привычка сентиментальна, потому что в ее основе нет чрезмерного физического желания, и если придет любовь, мозг работает много сильнее: у нас получается не потребность, у нас получается роман. Мы доверяем женщинам «не в нашем вкусе», мы позволяем им любить нас, и если мы сами потом их полюбим, то в сто раз сильнее, чем других, даже не исполнив и не удовлетворив наших желаний. По этим, да и многим другим причинам тот факт, что самые сильные страдания приносят нам женщины «не в нашем вкусе», объясняется не только насмешкой судьбы, дарующей нам счастье лишь в наименее приемлемом для нас виде. Женщина «в нашем вкусе» не опасна, мы ей не нужны, она нас удовлетворит и быстро покинет, она не водворится в нашей жизни, — опасна и порождает любовные страдания не сама женщина, но ее каждодневное присутствие, интерес, что она делает в эту минуту: опасна не женщина, опасна привычка.
