Обретенное время - страница 147

, теперь он очень известен, а в то время все над ним потешались, — я так нашла его восхитительным. Меня даже удивляет, что на этакую крестьянку, как я, на этакую провинциалку, с первого же раза что-то подобное произвело впечатление. Естественно, я не смогла бы сказать, почему, но мне понравилось, меня это взволновало; представьте: Базен, такой бесчувственный Базен, был просто поражен, как на меня это подействовало. Он сказал: “Я не хочу, чтобы вы слушали эту чепуху, вы от этого заболеваете”. И это правда, потому меня считают сухой женщиной, а я на самом деле мешок с нервами».

В эту минуту произошло непредвиденное событие. К Рашели подошел лакей и сказал, что дочь Берма и ее муж просят позволения переговорить с ней. Мы помним, что дочь Берма воспротивилась желанию мужа выпросить приглашение у Рашели. Но стоило молодому гостю уйти, и чете стало невыносимо скучно с матерью, их мучила мысль, что другие сейчас забавляются; одним словом, улучив момент, когда Берма, харкая кровью, вернулась в свою комнату, они наспех облачились в свои лучшие одеяния, взяли коляску и неприглашенными отправились к принцессе де Германт. Рашель, подозревая в чем дело, и испытывая тайную радость, высокомерно ответствовала лакею, что потревожиться сейчас ей сложно, что пусть они лучше напишут записку и объяснят причину своего странного поступка. Лакей вернулся с карточкой, на которой дочка Берма нацарапала, что они с мужем не устояли перед соблазном послушать Рашель и просят позволения войти. Нелепость этой отговорки, собственное торжество заставили Рашель улыбнуться. Она попросила ответить, что, к своему глубокому сожалению, она уже закончила чтение. В передней, где тянулось ожидание четы, над двумя отваженными просителями уже зубоскалили лакеи. Устыдясь позора и вспомнив, что Рашель — ничтожество в сравнении с ее матерью, дочь Берма решилась пойти в своих хлопотах до конца, хотя и отважилась на них исключительно из потребности удовольствий. Она попросила узнать у Рашели, словно об услуге — можно ли, если уж не удастся ее послушать, хотя бы пожать ей руку. Рашель как раз болтала с итальянским принцем, плененным, как рассказывали, чарами ее огромного состояния, происхождение которого мало-помалу затенило ее сегодняшнее светское положение; она поняла, что обстоятельства переменились, и дети знаменитой Берма теперь у ее ног. Рассказав всем, как о чем-то забавном, об этом инциденте, она попросила впустить молодую чету — супруги явились без уговоров, единственным ударом разрушив общественное положение Берма, как прежде — ее здоровье. Рашель понимала это, как и то, что проявив снисходительность и благожелательность, она прослывет в свете более доброй, а молодая чета будет больше унижена, чего сложнее было бы добиться отказом. Так что она встретила их с распростертыми объятьями, разыгрывая роль умиленной благодетельницы, нашедшей в себе силы забыть о собственном величии, восклицая: «Так вот же они! Какое счастье. Принцесса будет в восторге». Она не знала, что в театре укоренилось мнение, будто приглашения раздает сама Рашель, и боялась, наверное, что в случае отказа дети Берма усомнятся не в ее доброте, это ей было безразлично, а в ее влиятельности. Герцогиня де Германт сразу же отошла в сторону — чем больше кто-то стремился к свету, тем быстрей это лицо теряло ее уважение. Теперь она уважала только добрую Рашель, и она повернулась бы спиной к детям Берма, если бы ей их представили. Между тем Рашель уже обдумывала вежливую фразу, которой завтра она сразит Берма за кулисами: «Меня глубоко опечалило и огорчило, что вашей дочери пришлось ждать в передней. Если бы я знала! Она посылала мне карточку за карточкой». Ей очень хотелось нанести этот удар. Может быть, если бы она знала, что этот удар будет смертельным, она отступилась бы от своего намерения. Приятно смотреть на своих жертв, если мы не испытываем вины, если им оставлена жизнь. Впрочем, в чем была ее вина? Через несколько дней она была вынуждена со смехом отвечать: «Ну, это чересчур, я только хотела оказать любезность ее детям, хотя она никогда со мной не была любезна. Еще немного, и меня обвинят в убийстве. Я привожу в свидетели герцогиню». Возможно, всё плохое, что живет в актерах, вся искусственность театральной жизни переходит по наследству их детям: упорная работа не служит выходом для фальши, как у матерей, и великие трагические актрисы нередко падают жертвами домашних заговоров, что уже нередко случалось с ними в последнем акте сыгранных пьес.