— Мне никто не нужен.
Вилию охватил ужас. Вздрогнув, словно ее ударили кнутом, она жалобно вскрикнула:
— О, Тауно, что я сделала с тобой? Уходи, пока можешь. И никогда не возвращайся!
Тауно избавился от всей одежды. Даже нож его теперь лежал поперек копья, потому что на нем не осталось ничего, кроме костяного амулета. Нада отпрянула еще дальше и закрыла лицо руками.
— Уходи, уходи! — взмолилась она. — Ты так прекрасен!
Их взаимное отчаяние встретилось, как схлестываются две высокие волны, и это ошеломило Тауно.
— Клянусь сетями Ран, — прохрипел он, — ты моя. Я сделаю тебя своей!
Прыгнув вперед, он схватил ее. Она отвернулась, уклоняясь от поцелуя.
— Это смерть для тебя! — крикнула она.
— Насколько лучше будет умереть... и покончить со всем...
Она начали бороться. Он сознавал, что становится груб, но не смог совладать с захлестнувшими его эмоциями.
— Нада! — услышал он собственный рев. — Уступи, сжалься надо мной, я хочу этого, и ты вспомнишь...
Она выскользнула из его хватки, словно ветерок, порхнувший между ладоней. Потеряв равновесие, Тауно свалился на жухлую траву. Когда он поднялся, их разделяло уже несколько ярдов, и ее белая фигурка выделялась на фоне унылого неба, столь же унылой и тусклой воды и хмурых деревьев. Несмотря на безжалостный холод, он не видел пара от ее дыхания. На правой руке Нады висел его талисман.
Тауно выпрямился и бросился к ней. Вилия скользнула назад.
— Я легко могу от тебя убежать, — предупредила она. — Но мне не хотелось бы этого делать.
Тауно остановился, пошатываясь.
— Я люблю тебя! — вырвалось из его груди.
— Знаю, — произнесла она с бесконечной нежностью. — Я тоже люблю тебя.
— Я не желал тебе вреда. Я лишь хотел, чтобы мы были вместе, воистину вместе, хотя бы раз... если иначе нам придется расстаться навсегда.
— Есть и другой выход. — На нее снизошло спокойствие; она улыбнулась. — Ты рассказывал мне об этом талисмане. Я войду в него и навсегда останусь с тобой.
— Нада, нет!
— Разве могу я надеяться на большее счастье, чем покоиться на твоей груди? А когда-нибудь, возможно... Стой где стоишь, Тауно! — взмолилась она. — Позволь мне видеть тебя, пока я еще могу, и пусть это станет твоим свадебным подарком.
Тауно не смог даже зарыдать.
Поначалу она смотрела на него столь же долго, как на кусочек черепа, который держала в руке, но постепенно птица Иного Мира все сильнее овладевала ею, и вскоре ее взгляд перестал отрываться от талисмана. На глазах Тауно ее девичья фигурка становилась все более призрачной... вот он уже видит сквозь нее... вот она стала едва заметным мерцанием в сгущающихся сумерках. Потом исчезло и оно. Талисман упал на землю.
Тауно простоял еще четверть часа и лишь потом подобрал талисман, поцеловал его и повесил себе на шею.
Моряки возвращавшейся домой «Брунгильды» заметили, как изменилась госпожа Сигрид. Не стало ли причиной тому решение ее брата, герра Каролуса, остаться в Хорватии? Двое-трое моряков до сих пор верили, что она по ночам тайно покидает корабль и плавает в море, но свидетелей этому не нашлось, и большинство экипажа посчитало это выдумкой. Они обсуждали ее набожность, ведь ныне она молилась вместе со всеми, став едва ли не самой ревностной христианкой на корабле, и целыми часами простаивала на коленях перед образом Святой Девы — и часто при этом плакала. Кроме того, она больше не вела себя грубовато и холодно, как на пути в Хорватию, и ее быстро полюбили за мягкое обращение и готовность выслушать даже самого последнего забулдыгу. Для некоторых она даже стала чем-то вроде матери-исповедницы.
Капитану Асберну не хотелось столь поздно осенью выходить в море, и он вел корабль весьма осторожно, держась поближе к берегу и заходя в ближайший порт при первых же признаках непогоды. Из-за этого они приплыли в Данию лишь незадолго до Рождества, зато плавание оказалось безопасным и не особо утомительным для экипажа. Около полудня в день праздника Адама «Брунгильда» пришвартовалась в Копенгагене. Узнав, кому принадлежит корабль, начальник порта послал мальчишку сообщить владельцу о его прибытии.
