День начал переходить в сумерки. С неба опускались редкие снежинки. Воздух был мягок и влажен. На улицах, в переулках и под крытыми галереями почти не осталось пешеходов, но свет из окон, дымок из печных труб, аромат домашней стряпни, смех и песни говорили о том, как люди собираются отметить рождение Спасителя. Потом эти двенадцать дней будут вспоминать как огромную свечу, горящую в пещере зимы.
Копыта мулов, на которых ехали мужчина и женщина, шлепали по раскисшему снегу. Перед ними, обутые в высокие сапоги, шагали два вооруженных факельщика. Пламя факелов плясало, выбрасывая искры, которые на несколько секунд становились звездочками среди падающих снежинок.
— Я смогла рассказать тебе только самую суть, — напомнила женщина. — Мне потребуется несколько дней, чтобы поведать тебе все. — Она ненадолго задумалась. — Нет, годы... или всю жизнь... чтобы до конца разобраться.
— Но мы и проживем вместе всю жизнь, — счастливо произнес Нильс.
Рука женщины сжала поводья крепче, чем в том была нужда.
— Мне будет трудно рассказывать, — призналась она. — Как... и что... скажу я Ингеборг? Помоги мне придумать слова, которые причинят ей меньшую боль.
— Я и забыл про это, — нахмурился Нильс.
— Не вини себя. Радость так легко становится эгоистичной. Прежде и я могла об этом забыть.
— Эйян...
— Я Дагмар.
Нильс перекрестился:
— Как мог я забыть про случившееся с тобой чудо? Прости меня, Господи!
— Наша жизнь тоже не окажется легкой, — повторила она. — Тебе придется проводить со мной больше времени, чем другим мужьям со своими женами: ведь я по уму и телу наполовину морская дева.
— А вторая твоя половина — святая, — ответил Нильс и слегка улыбнулся. — Она-то и окажется для меня крепким орешком.
— Никогда не произноси подобные слова, — вспыхнула Дагмар. — Ты скорее всего сочтешь меня упрямой и вспыльчивой. Во мне не будет истинной женской уступчивости и мягкости, как бы я к ним ни стремилась. — Она протянула к нему руки: — Но моя любовь к тебе, Нильс, никогда не угаснет.
Сразу став серьезным, Нильс взял ее за руки и посмотрел в глаза сквозь снежинки, потом тихо спросил:
— Ты и в самом деле любишь меня, Дагмар? Я знаю, что не безразличен тебе, и у меня нет права просить о большем. И все же...
— Я отдаю себя тебе, потому что ты станешь моим мужем, — честно ответила она. — Мое сердце тебе еще предстоит завоевать, но я стану молиться о том, чтобы тебе это удалось, и на этом пути я буду рядом с тобой.
Ингеборг Хьялмарсдаттер, женщина из Ютландии лет тридцати, приехала ранней весной в Хорнбек, рыбацкую деревушку на северном побережье Зеландии, откуда можно было за день добраться верхом по прибрежной дороге до Копенгагена. Человек, которого она отправила в путь впереди себя, отыскал здесь домик, обставил его удобной мебелью и пояснил местным жителям, что она богатая вдова и ищет местечко, где может при желании отдохнуть от городской жизни среди простых людей — таких, какой она сама была, прежде чем удачно вышла замуж.
Деревенские встретили ее настороженно, но вскоре смягчились. Она не изображала из себя важную даму — скорее наоборот. Разговаривала она негромко, и, хотя местных забавлял ее непривычный выговор, им пришлась по душе ее готовность помочь в реальной нужде — толикой денег или несколькими часами труда. Никто, однако, не сумел разузнать о ее прежней жизни, а холостые мужчины через некоторое время поняли, что ухаживать за ней бессмысленно. Вдова не искала знакомств среди соседей и не приглашала их в гости чаще, чем приглашали ее, не сплетничала и почти ничего не рассказывала о себе. Живя одиноко в своем домике, она занималась домашними делами, возилась в огородике и совершала на местном рынке скромные покупки — много ли нужно незамужней женщине? Каждый день, когда позволяла погода, она подолгу гуляла или на берегу моря, или в лесу. Эти прогулки уже не были таким безрассудством, как в еще не столь давние времена; твердая длань короля навела порядок в этих краях. Тем не менее никакая другая женщина на такие прогулки не осмелилась бы. Когда местный священник указал ей на это, вдова ответила ему с грустной улыбкой, что ей уже нечего бояться.
