Шло время. Резкие ветры и проливные дожди сменились цветением, пахотой и севом на окрестных полях; лодки рыбаков вспахали море. Затем опали лепестки цветков, набухли почки на яблонях, борозды на полях окрасились нежной зеленью, а леса наполнились птичьим пением. На крыше дома Эйнара Брандсена было прибито старое тележное колесо, на котором семейство аистов уже много лет подряд устраивало гнездо. Все считали, что птицы приносят удачу и счастье, и в самом деле — за несколько летних месяцев деревня увидела рождения, конфирмации, свадьбы, богатые уловы и веселые праздники. Но, разумеется, видела она и болезни, смерти, похороны и утонувших рыбаков, которых волны выносили на берег возле родного дома.
Так что все шло своим чередом, пока не появился новый незнакомец.
Он приехал с запада, со стороны Зунда — наверное, из Копенгагена, потому что лошадь у него была из лучших, да и одежда, хотя дорожная, тоже. Путник был очень высок ростом и выглядел молодым — бороды у него не было. Его желтые волосы имели какой-то странный зеленоватый оттенок, а лицо с непривычными чертами казалось суровым. Величественность его внешности плохо увязывалась с отсутствием слуги или телохранителя.
Близилась середина лета, и солнце еще висело над Каттегатом, отбрасывая на него полоску расплавленного золота. На востоке, по ту сторону пролива, его низкие лучи окрашивали облачные горы над Сканией, которая казалась далекой голубой полоской; здесь же небеса были чистыми, и в них привольно гулял ветер. Далеко в море дрейфовало несколько кораблей, казавшихся с берега игрушечными, и их паруса тоже ловили лучи заката. Прохладную тишину нарушали лишь негромкий шорох волн и крики чаек. Запахи моря и водорослей смешивались с ароматами вспаханной земли и леса.
Парнишки, пасшие гусей, первыми заметили путника, заверещали от восторга и во весь дух помчались к дороге. Незнакомец спросил, как отыскать дом фру Ингеборг. Его датский напоминал ее выговор, но все же чем-то отличался. Кто он такой — выходец из другой части Ютландии или же на самом деле иноземец? Мальчики заспорили об этом, когда он поехал к деревне.
На улицах Хорнбека, где с ним поздоровались взрослые, путник оказался не намного разговорчивее:
— Я друг фру Ингеборг и привез новости, предназначенные только для ее ушей. Завтра она сама расскажет вам все, что сочтет нужным. А пока прошу оставить нас в покое.
Селян вовсе не шокировало то, что гость собирается провести ночь под одной крышей с Ингеборг. Кто-то фыркнул, кое-кто позавидовал, а у некоторых хватило ума догадаться, что дело тут серьезное, потому что манеры незнакомца распутными никак не назовешь.
Домик Ингеборг стоял почти в конце улицы — обычное строение из проконопаченных мхом бревен, ставших серебристыми от времени, с низко нависающей соломенной крышей, обросшей лишайниками и сорняками и привязанной веревками, чтобы ее не снесло налетающими с севера штормами. Спешившись, незнакомец отвязал притороченный позади седла сверток, сунул его под мышку той же руки, что держала копье, и дал одному из селян монету, попросив отвести лошадь на конюшню. Когда он постучал в дверь, толпа зевак затаила дыхание.
Дверь распахнулась. Все увидели, как вскрикнула удивленная Ингеборг и как незнакомец сразу перешагнул порог и захлопнул дверь. Минуту спустя на окнах закрылись ставни, и смотреть и слушать стало нечего.
Комнату тускло освещал горящий в очаге торф, но Ингеборг, позабыв о бережливости, зажгла несколько тонких свечек. При их свете Тауно разглядел недавно сложенную плиту, стол, стул, узорчатую ткань
занавесей, ярко начищенную посуду на кухне и дымок, вьющийся среди увешанных провизией потолочных балок. Кот, до сих пор деливший с Ингеборг одиночество, спал на охапочке тростника, брошенной на глиняный пол. Тепло и запахи наполняли дом, словно желая отогнать уже наступившую ночь.
Тауно и Ингеборг сидели на сундуке, накрытая холстиной крышка которого служила заодно скамьей со спинкой. На полке рядом с Тауно стоял кубок с вином — один на двоих, — но они редко к нему прикасались, а еда и вовсе осталась нетронутой, потому что, когда прошло время бурных поцелуев, объятий, ласк, смеха, слез и слов радости, Тауно собрался с духом и решительно начал рассказывать:
