безоблачное
небо,
в
которое
стартуют
десятки
белых
кораблей-‐«Альбатросов»,
изготавливаясь,
видимо,
прыгнуть
через
межзвездное
пространство
к
другим
мирам,
покорить
их
и
навести
туда
мосты
с
битком
набитой
счастливыми
человечками
Земли.
Между
небом
и
космосом
–
многометровыми
буквами
название
этой
румяной
утопии:
«БУДУЩЕЕ».
Черт
знает,
когда
это
все
намалевали.
Давно,
наверное
–
раз
еще
рисовали,
а
не
пустили
на
стену
проекцию
или
не
поставили
экран.
Раз
тратили
еще
краску
на
изображения
детей.
Наверное,
очень
давно,
раз
еще
верили
в
освоение
космоса.
Зато
точно
ясно,
что
с
тех
самых
пор,
как
эту
идиллию
тут
изобразили,
не
чистили
ее
ни
разу
–
так
что
теперь
граффити
покрыто
коричневатым
слоем
копоти
и
жира,
словно
картины
средневековых
мастеров.
Небо
посмурнело.
Люди,
заламинированные
в
жир,
выглядят
нездорово:
скалятся
желтыми
зубами,
таращат
желтые
белки
глаз,
и
радость
их
кажется
натужной,
словно
в
концлагерь
приехал
фотограф
из
газеты
и
велел
всем
улыбаться.
Занятно.
Модели,
которые
позировали
художнику
столетия
назад,
наверное,
ничуть
не
изменились
с
тех
пор.
А
их
изображения
потускнели,
закоптились,
растрескались.
Портретам
время
не
идет
на
пользу,
это
еще
вечный
юноша
Уайльд
подметил.
А
нам
на
время
плевать.
Мы
временем
не
болеем.
Выход
из
лифтовой
кабины
устроен
там,
где
на
стене
нарисован
последний
не
взмывший
еще
к
далеким
звездам
космический
корабль,
и
обыгран
в
меру
фантазии
автора:
двери
лифта
–
двери
межгалактического
челнока.
Так
получается,
что
вылезаем
мы
в
устаревшем
БУДУЩЕМ
из
корабля,
который
так
никуда
и
не
полетел.
И
правильно,
кстати,
сделал.
Не
хера
там
ловить.
А
перед
нами
–
настоящее.
Бокс,
в
который
мы
попали,
метров
пятьдесят
в
высоту
и
чуть
ли
не
по
полкилометра
в
длину
и
ширину;
точней
не
сказать,
потому
что
насквозь
его
проглядеть
трудно.
От
пола
до
потолка
громоздятся
скрученные
из
композитных
каркасов
конструкции,
похожие
на
склад
какого-‐то
мегамаркета,
на
его
бесконечные
стеллажи
и
антресоли.
И
этот
скелет,
состоящий
из
столбов
и
полок,
превратился
в
целый
коралловый
риф,
населенный
самой
причудливой
живностью.
Каждая
полка
–
полтора
метра,
не
разогнуться,
одни
огорожены
хлипкими
заборчиками,
другие
обустроены
тонкими
разноцветными
стенками
из
всяческого
хлама,
третьи
–
голые.
И
по
этим
полкам,
которых
тут
миллион,
разложен
миллион
человеческих
жизней.
Каждая
клетушка
–
чья-‐то
халупа,
лавка,
ночлежка
или
харчевня.
В
воздухе
висит
пряный
туман:
пар
человеческого
дыхания
пополам
с
дымом
готовящейся
еды,
пот
пополам
со
специями,
запах
мочи
пополам
с
экзотическими
ароматизаторами.
Каркасы
стоят
плотно,
от
одного
можно
с
разбегу
перепрыгнуть
к
другому.
Прыгать
нестрашно
даже
на
высоте
каких-‐нибудь
тридцатых
карликовых
этажей:
между
каркасами
повсюду
проброшены
висячие
мостики,
налажены
канатные
дорожки,
протянуты
какие-‐то
веревки
с
сушащимся
бельем
–
даже
если
оступиться,
в
полете
непременно
за
что-‐нибудь
зацепишься.
Облепленные
мириадами
жилых
ракушек,
каркасы
кишат
людьми.
Пестрая
