13
— Любава, слышь, директор-то пообещал наших на Новый год из тайги вывезти, — сказала вошедшая Пелагея Ильинична, — славно-то как было бы, а? Он, Егорушка-то Просягин, и прошлым годом хотел этак устроить, да занепогодило, завертело, вот все планы его и расстроились.
Любава опустила на колени спицы, которыми училась вязать теплые вещи, и робко посмотрела на Пелагею Ильиничну, и тихо сказала: «Вот хорошо бы». Но и сама не поверила своим словам, смутилась и покраснела. И Пелагея Ильинична все это заметила и подивилась тому, с каким упорством не принимала Любава ее последыша. И невольное уважение к Любаве, к ее стойкости пробудилось в Пелагее Ильиничне, хотя тому и мешала обида за сына. «Полюби она Митьку, — думала Пелагея Ильинична, — женка-то вечная будет. Такую кудрями с толка не собьешь, не дастся, вот тебе и молодежь нонешняя. Они, вертихвостки, как были, так и пооставались, а самостоятельные-то как следили за собой, так и ноне не больно разгуляются».
— Получается чё? — подошла Пелагея Ильинична к Любаве и взяла в руки начатый носок. Близко поднесла его к глазам, заметила: — Ты петли-то потуже стягивай, а то носок у тебя больше на рядно смахивает.
Потом села Пелагея Ильинична к столу напротив Любавы и горестно вздохнула, привычно подперев щеку рукой.
— Любава, — вдруг тихо и задумчиво сказала Пелагея Ильинична, — ты бы хоть мне поведала, почто Митьку не любишь? Ведь срам-то на всю деревню, все видят, каковская ты ходишь, ровно в воду опущенная. Ноне уже Галка Метелкина, спасибо ей, за тебя в магазине встряла. Да ведь на чужой роток не накинешь платок. А только неладно так-то получается, ой, Любава, неладно. Сенотрусовы-то у нас в Макаровке завсегда в почете ходили, а теперь их вроде бы как на смех выставили… Не любишь, так зачем же ты с Митькой согласилась ехать? Он-то, пень таежный, конечно, мог и позариться, вишь ты какая ладная да складная, ну а ты-то куда смотрела?
Молчала Любава. Давно ждала она этого разговора, а вот что ответить Пелагее Ильиничне — не знала.
— Вот уж не задалась жизнечка-то моя, — горько пожаловалась Пелагея Ильинична, так и не дождавшись от Любавы ответа, — трое на войне полегли, ну, думаю, остатний-то, Митька мой, порадует на старости. Невестушку приведет, она внучат мне понарожает, вот и буду я в уходе да в заботе, как и все добрые люди. А оно вишь что получается. Или уж я грешная такая? — покачала головой Пелагея Ильинична. — Может, не так жила, не так пенсию зарабатывала. Так я ведь и ноне работаю, дома не сижу, да у нас и редкий кто на пенсии сиднем сидит. Не на производстве, так дома вламывают. Так почему у меня-то одной несчастье такое, а, Любава? Не мил он тебе, так разошлись бы лучше полюбовно, не срамились бы. Ноне ведь и законы позволяют человека по себе сыскать…
— Я полюблю, — прошептала Любава и с негаданной болью глянула на Пелагею Ильиничну.
— Ой ли, дева? — горько усмехнулась Пелагея Ильинична. — Любовь-то рази обещают? Что-то я не слыхивала такого… Я вот только одного в толк не возьму, чем же он не люб тебе? Парень-то вроде бы без изъянов, здоровьем бог не обидел, да и не урод какой-нибудь, не прохиндей…
— Он хороший, — выпрямилась Любава, — очень хороший, Пелагея Ильинична. И вы мне поверьте, жить мы хорошо будем. Честное слово, Пелагея Ильинична, я вас не обманываю. Вы только немного потерпите…
И с этой минуты как-то проще и вольнее зажила Любава в доме Пелагеи Ильиничны. Чаще смеялась, а однажды и Пелагею Ильиничну насмешила, взялась коровенку подоить, а та возьми и заступи в ведро. Прибежала перепуганная Любава, подол в молоке, лицо в молоке, глянула на себя в зеркало и смехом залилась.
И Пелагея Ильинична рассмеялась, до того звонкий да голосистый смех был у невестушки.
Глядя на Любаву, и Пелагея Ильинична настроением поднялась, зарадовалась и с нетерпением ждала-поджидала Митьку из тайги.
14
Во второй половине ноября, когда выпал первый снег, соболь скатился с хребтов и осел на кормовых местах вдоль Верхотинки. С этого момента началась для Митьки горячая пора. Год выдался кормовым, припасливым, и соболь на приманку не шел, почти не делал тропок и сбежек. И приходилось Митьке брать зверька на гон. Ранним утром выходил он на промысел, отыскивал свежий соболиный след и тропил его до гнезда. Затем обкладывал гнездовье — обычно дупло в деревьях — длинной сетью-обметом и выгонял зверька из убежища. Часто соболь добровольно в сеть не шел, и приходилось выкуривать его дымом. На все это уходило много времени и сил, и в зимовье Митька возвращался поздним вечером, предостаточно уломавшись за день.
