Любава

Лето заходило постепенно. Мягкая желтизна вначале обозначилась на осинках, а потом уже и березы в школьном саду зазолотились, словно бы подгорев на жарких солнечных лучах. Возвращаясь с работы домой, Любка впервые обратила на это внимание и легонько загрустила. Ей неожиданно припомнилось, как в такую же пору два года назад отец взял ее на рыбалку. Отец, начальник производственного отдела леспромхоза Вячеслав Иванович Кудельков, друживший с отцом, и она на леспромхозовском катере переплыли Амур, вошли в протоку, где по грязно-желтой воде густо плыли золотистые лодочки тальниковых листьев. Они сидели на корме, и отец, обращаясь к Вячеславу Ивановичу, спросил:

— А ты знаешь. Слава, к чему так дружно лист падает?

Вячеслав Иванович задумался, посмотрел на плывущие листья, смущенно улыбнулся и покачал головой.

— К ранней зиме, — наставительно пояснил отец, — рыбаку это надо знать.

Потом они заговорили о своих леспромхозовских делах, кажется, отец чему-то поучал Вячеслава Ивановича, Любка уже забыла, а вот этот разговор о листьях и ранней зиме запечатлелся в ее памяти до самых мельчайших подробностей. Запомнились не только слова, но и то, как смотрел в это время отец, как смутился и отрицательно покачал головой Вячеслав Иванович. Почему это запомнилось? Может быть, потому, что впервые той осенью ей не надо было идти в школу, а может, и потому, что это была ее последняя поездка с отцом на рыбалку…

Прежде чем войти в дом, Любка остановилась на крыльце и с грустью посмотрела на широкую гладь Амура. Теперь, ближе к осени, вода посветлела, дали обозначились яснее, и лишь далекие горы оставались прежними: величественные, неприступные и манящие…

Когда в дверь постучались, Любка, прибиравшаяся в комнате, с мокрой тряпкой в руках задумчиво стояла перед портретом матери.

— Да! — громко крикнула она, с трудом оторвавшись взглядом от портрета и оборачиваясь к двери.

— Здравствуйте. — Перед ней стояла Мария Иосифовна, ее бывшая школьная учительница, строгая и красивая женщина. Пять лет просидела Любка на ее уроках, пять лет робела перед ее требовательностью, и теперь заробела опять.

— Здравствуйте, Мария Иосифовна, — тихо сказала Любка.

— Можно зайти?

— Конечно, — спохватилась Любка и засуетилась по кухоньке, подставляя гостье табуретку, смахивая крошки со стола и никак не находя того дела, на котором можно было бы успокоиться.

— Мне трудно начинать этот разговор. — Женщина бочком села на краешек табуретки, медленным движением руки распустила узел пухового платка и расстегнула верхнюю пуговицу пальто. Платок упал ей на плечи, и она за угол стянула его себе на колени. Густые каштановые волосы, плотно и аккуратно уложенные в узел, придавали женщине строгость и какую-то грустную интеллигентность. Кого-то она сейчас напоминала, но Любка не успела вспомнить, кого, ее взгляд неожиданно привлекла шпилька, наполовину выглядывающая из волос. Именно эта шпилька подсказала Любке, насколько женщина растеряна и как ей трудно сидеть на этой, такой удобной для Любки, табуретке…

— И все-таки вы должны меня выслушать.

— Хорошо, Мария Иосифовна, — по-школьному покорно ответила Любка.

— Вы бы сели, — вздохнула женщина, — мне неудобно так с вами говорить.

Любка пошла в комнату и принесла себе стул. Ей было неловко, что гостья сидит на табуретке, а она, как барыня, расселась на стуле. Уж лучше бы наоборот. И Любка сидела прямо, низко опустив голову и сунув сложенные вместе ладони между колен.

— Вячеслав Иванович бывает у вас? — Очевидно, Мария Иосифовна хотела спросить проще, чтобы вызвать Любку на откровенность, но сознание того, что она унижает себя этим вопросом и унижает перед девчонкой, которая младше ее на добрых десять лет, придало ее голосу отчужденную строгость. Но Любка не уловила всего этого, не поняла, потому что мучительно искала в себе чувство вины перед этой женщиной, искала раскаяния и не находила. Это ее и радовало и пугало одновременно. Раньше, до этой встречи, все было. Все она пережила и перемучила в себе, но теперь, хоть убей, все это куда-то подевалось.

— Да, — едва слышно ответила Любка и, подняв голову и прямо глядя в строгие глаза женщины, еще тише повторила: — Бывает, Мария Иосифовна. — И голосом, и всем своим видом она словно бы пожаловалась на это обстоятельство, пожаловалась просто и доверчиво.