Лицо Ханаша засияло от радости.
— Дай–ка бутылку, я вылью ее содержимое. Но Арафа еще крепче сжал бутылку в руках.
— Нет, сначала мы испытаем ее, чтобы убедиться в ее действии.
Ханаш нахмурился, обиженный, считая, что Арафа просто посмеялся над ним, а Арафа продолжал:
— Я поясню тебе свою мысль, Ханаш. Пойми, я отказываюсь от мести не потому, что подчинился просьбе нашей матери, а потому, что убедился: футуввам надо не мстить, их надо уничтожать!
— И все это из–за любви к девушке? — запальчиво воскликнул Ханаш.
Арафа расхохотался во все горло.
— Любовь к девушке, любовь к жизни… Назови это, как хочешь. Да, прав был Касем!
— При чем тут Касем? Он исполнял волю своего деда.
— Кто знает? На нашей улице рассказывают сказки, а мы в нашей мастерской делаем дело. Но где уверенность в будущем? Завтра может явиться Аджадж и отнять у нас наш хлеб. А если я захочу жениться на Аватыф, на моем пути встанет Сантури со своей дубинкой. И в таком положении находится каждый на нашей улице, даже нищий. Мои тревоги — это тревоги всех живущих на улице, а моя безопасность — это их безопасность. И хотя я не футувва и не избранник Габалауи, я владею чудесными тайнами. Поэтому я сильнее и Габаля, и Рифаа, и Касема, вместе взятых.
С этими словами Арафа замахнулся бутылкой, словно собирался бросить, но вместо этого отдал ее Ханашу, сказав:
— Мы испробуем ее сегодня же ночью! Не хмурься!
Он вышел из мастерской и, усевшись на тахте, стал смотреть в окно, на передвижную кофейню. Снаружи постепенно темнело, а голос Аватыф продолжал призывать желающих выпить кофе или чаю. Девушка избегала смотреть на окно Арафы, а это значило, что он ей не безразличен. Арафа заметил улыбку на ее устах и улыбнулся в ответ. Сердце его наполнилось радостью. Он даже дал себе слово отныне каждое утро тщательно причесывать свои непокорные волосы.
Со стороны Гамалийи послышался топот ног и шум толпы людей, преследовавших вора. Из кофейни донеслись звуки ребаба, и голос поэта начал свой вечерний рассказ: «Первое слово о нашем господине управляющем. Второе слово о футувве нашем, Саадалле. Третье слово о футувве нашего квартала Аджадже…» Арафа очнулся от своих мечтаний и с тоской и гневом промолвил: «Ну, начинается! Когда же придет конец этим сказкам? Какой толк слушать одно и то же каждый вечер? Когда–нибудь поэт запоет песню, которая разбудит все кофейни, всю многострадальную улицу…»
96.
Что–то случилось с дядюшкой Шакруном: временами он начинал разговаривать так громко, будто произносил речь. Люди сочувственно говорили: «Старость есть старость!» А порой он приходил в страшную ярость из–за самой пустяковой причины, а то и вовсе без причины. Люди говорили: «Стареет!» Иногда же он надолго замолкал, не открывая рта даже тогда, когда нужно было что–то сказать. И люди говорили: «Да, это старость». А то вдруг он произносил речи, которые на улице считались крамолой.
И люди с опаской повторяли: «Все это от старости. Убереги нас от нее, Аллах!»
Арафа часто наблюдал за дядюшкой Шакруном из окна с сочувствием и беспокойством. Про себя Арафа думал: «Он почтенный человек, несмотря на рваное платье и нищету. На лице его лежит неизгладимая печать тех бед, которые довелось ему претерпеть после того, как минули счастливые времена Касема. К несчастью своему, он — современник Касема и, значит, успел узнать, что такое справедливость и благополучие. Он сполна получал свою долю доходов от имения, видел, как строились новые дома, а потом, по приказу Кадри, строительство прекратилось. Одним словом, он несчастный человек, переживший свое время!» На этом месте Арафа прервал свои размышления, так как увидел Аватыф, лицо которой, после того как он вылечил ей глаз, не имело ни малейшего изъяна. Арафа перевел взгляд с отца на дочь и с улыбкой крикнул:
— Сделай милость, напои чаем!
Она принесла ему чай, а он, прежде чем взять стакан из ее рук, желая задержать ее, сказал:
— С исцелением тебя, роза нашей улицы!
— Благодаря Аллаху и тебе! — с улыбкой откликнулась девушка.
Арафа взял стакан, постаравшись коснуться кончиками пальцев ее руки. Аватыф вернулась к своей кофейне. Легкость походки выдавала владевшую ею радость. Надо ему наконец сделать решительный шаг. Смелости у него хватает! Но следует хорошенько обдумать, как быть с Сантури. И зачем только Шакрун с дочкой попался на глаза футувве? Но что поделаешь! Бедняк выбился из сил, ходя за своей ручной тележкой, и был вынужден бросить это занятие и соорудить эту жалкую кофейню.
