Конечно, они плутовали. Волшебной травы у них не было и быть не могло — она просто не существовала в природе. Её заменяла любая другая трава, да и глаз орла мог быть глазом обыкновенного петуха, да и земля — просто землёй... Поди проверь, откуда она взята! Плутовали, не иначе, но плутовали тонко, искусно, понимая человеческую душу и воздействуя на что-то такое, что не противилось их плутовству. А может, и сами искренне верили в то, что делали! Во всяком случае, поймать их на плутовстве было не просто, да этого, впрочем, никто и не делал. Их почитали, любили, хотя и побаивались, в них нуждались все — и простолюдин, и царь, который тоже не чурался этой затейной братии, — нуждались потому, что душа человеческая извечно поделена натрое: что-то в ней принадлежит Богу, что-то — дьяволу, а что-то — скомороху.
Одни лишь попы ополчались на них: проклинали со всех амвонов, анафематствовали, слали митрополиту и царю доносы, челобитные, требуя извести это ненавистное им племя, которое совращало их паству. Недавно составили новый донос, где обвинили их в самом смертном грехе — кощунстве. «А иные прокураты, — писали они митрополиту, — ходят, повеся на выю образ Божий, а иные полагают пелены на блюде и свещи, собирают, рекуше: на созидание церквам, а после их мнози видят со пьяницы».
Действительно, был за скоморохами и такой грех: ходили, собирали по миру полушки, якобы «на созидание церквам», а после — чего скрывать! — и вправду пьянствовали — тут святые отцы ничего не выдумывали и прокуратами, то бишь плутами, называли не едино от ненависти... Но что же это за скоморох без плутовства?! Это всё равно что праведник без праведности!
Воинственность попов беспредельна. Веками сражаются они с этой глумливой братией, а победы как не было, так и нет. Паства тоже глуха к их увещеваниям, а уж как только они не изощряются, чтоб отлучить её от этого нечестивого племени, каких только кар не сулят тем, кто ходит смотреть на их позорные игрища и пользуется их услугами, но всё — тщетно. Стоит только появиться скоморохам на торгу, и вот их уже обступили, и пошли куролесы. Разметнётся веселье — пыль столбом и дым коромыслом, так что, бывает, и не разберёшь, где задорники, а где раззадоренные!
Ежели только земство не нашлёт на них приставов и не помешает им, показывать свои потешки они могут весь день, и весь день будет гурьбиться вокруг них народ, наполняя полушками медный кувшин, с которым — для пущего дива! — обходит глазеющих обученный этому делу медведь.
А свои скровные, колдовские дела они совершают тайно, умело укрываясь от любопытных глаз, и тот, у кого нужда в скоморохе, придя на торг, не утруждает себя поисками — скоморох сам находит такого. Глаз у него зоркий, намётанный, жаждущих общения с ним он безошибочно выхватывает из толпы.
Вот стоит, переминаясь с ноги на ногу, молодка и без нужды теребит край красиво расшитого убрусника[110]. Без нужды — это для взгляда мимолётного, а приглядись — и поймёшь: это она прикрывает лицо, не хочет быть узнанной, и, конечно, робеет, а может, уж вся дрожит от страха, потому что пришла на торг явно без дозволения мужа и конечно же не за покупками...
— Молодица-голубица, я тот, который тебе надобен, — припинаясь к ней боком, но с показным удивлением пялясь на купола Покровского собора, тихо говорит ей скоморох.
— Ох, спаси тебя Бог, — благодарно отзывается молодка. — Уж отерпла от страха.
— Так покладистей будешь, — ласково шепчет скоморох.
— Ох, да буду, — безропотно соглашается молодка, — Токмо ты уж уважь, не обидь меня.
— В чём нужда у тебя?
— Ох, непраздна я... Уж почуяла. Первышом. Оберечься хочу... Дабы напасть какая не сгубила во мне зарод.
— Тогда ступай за мной, — велит ей скоморох и уводит её за собор, на ту сторону, что к Кремлю: тут место не столь людное. — По твоенной такой нужде тебе, молодица-голубица, надобна вощанка[111], носить её на череве, близ твоейного бабьего места, — говорит он ей уже с меньшей опаской и внимательно, изучающе обсматривает её, стараясь заглянуть в глаза, которые она не то стыдливо, не то боязливо прячет от него. — А к ней трава — дрягиль кудрявый... Коренье его... Вельми добр он противу чаровников, и кто его при себе носит, никакой порчи не боится.
