Выходя из воды, я поймал на себе взгляд какой-то девушки. Она улыбнулась.
Я улыбнулся в ответ.
– Привет. – И помахал ей.
– Привет. – Она помахала в ответ. – Ты из Остинской школы?
– Да.
Мне показалось, что она хочет поговорить, но я не знал, что еще сказать.
– Какой класс?
– Двенадцатый.
– А я в девятом.
– Выглядишь старше, – заметил я.
Она улыбнулась.
– Рано повзрослела.
– А я все никак, – ответил я.
Это ее рассмешило.
– Пока! – попрощался я.
– Пока, – повторила она.
Взрослый. Мужчина. Что это вообще значит?
Я пошел к дому Данте и постучал в дверь. Открыл Сэм.
– Здравствуйте, – сказал я.
Сэм выглядел спокойным и счастливым.
– Здравствуй, Ари. А где Ножка?
– Дома. – Я потянул краешек мокрого полотенца, висевшего у меня на плече. – Я из бассейна.
– Данте будет завидовать.
– Как он?
– Хорошо. Уже лучше. Ты что-то давно не заходил. Мы по тебе скучали. – Он повел меня в дом. – Данте у себя. – Он замялся и добавил: – У него гости.
– А, – удивился я. – Я могу прийти попозже.
– Да ерунда. Давай, поднимайся.
– Не хочу ему мешать.
– Не говори глупостей.
– Я могу прийти попозже. Я просто так зашел. Возвращался из бассейна…
– Там только Дэниел, – сказал Сэм.
– Дэниел?
Видимо, он заметил, как переменилось мое лицо.
– Тебе он не особенно нравится, да?
– Он бросил Данте, когда на него напали, – сказал я.
– Ты слишком строг к окружающим, Ари.
Эти слова меня ужасно разозлили.
– Передайте Данте, что я заходил, – сказал я.
– Папа сказал, ты расстроился?
– Я не расстроился.
Входная дверь была открыта, и Ножка громко лаяла на проходящую мимо собаку.
– Подожди минуту, – сказал я. – Ножка, прекрати!
Взяв телефон, я прошел на кухню и сел за стол.
– Так вот, – продолжил я. – Короче, я не расстроился.
– Ну, думаю, папе было виднее.
– Ладно. Но какая, к чертям собачьим, разница?
– Видишь. Ты и правда расстроен.
– Я просто был не в настроении видеть твоего Дэниела.
– А тебе-то он что сделал?
– Ничего. Просто он мне не нравится.
– Разве мы не можем дружить все вместе?
– Этот ублюдок оставил тебя умирать, Данте.
– Мы это уже обсудили. Все в порядке.
– Тогда ладно. Отлично.
– Ты ведешь себя как псих.
– А ты иногда несешь полную ересь, Данте, ты в курсе?
– Слушай, – сказал он. – Сегодня вечером мы идем на вечеринку. И я бы хотел, чтобы ты пошел с нами.
– Я подумаю, – сказал я и повесил трубку.
Спустившись в подвал, я стал тягать гантели и занимался до тех пор, пока тело не заныло от боли. Боль была терпимой. Я сходил в душ, лег на кровать и просто лежал. А после, должно быть, уснул. Когда я проснулся, Ножка лежала рядом, положив голову мне на живот. Я погладил ее.
– Ты не голодный? – раздался в комнате мамин голос.
– Не-а, не особо.
– Уверен?
– Ага. А который час?
– Полседьмого.
– Ого. Видимо, я устал.
Мама улыбнулась:
– Может, перезанимался?
– Наверно.
– Что-то случилось?
– Нет.
– Точно?
– Просто устал.
– Ты не переусердствовал с гантелями?
– Нет.
– Когда ты расстроен, ты всегда идешь заниматься.
– Очередная твоя теория, мам?
– Это не просто теория, Ари.
– Тебе звонил Данте.
Я не ответил.
– Ты ему перезвонишь?
– Ага.
– Что-то ты последние дней пять только и делаешь, что с утра до ночи хандришь, сидя дома. Хандришь и тренируешься.
Хандрить. Я вспомнил, что Джина как-то раз назвала меня меланхоликом.
– Ничего я не хандрю. И я не только тренируюсь. Еще читаю. И думаю о Бернардо.
– Правда?
– Да.
– И что надумал?
– Хочу начать ему писать.
– Он отправлял обратно все мои письма.
– Серьезно? Ну, может, мои прочитает.
– Может быть, – сказала мама. – Стоит попробовать. Почему бы и нет?
– Ты перестала ему писать?
– Да, Ари. Мне было слишком больно.
– Логично, – сказал я.
– Только не расстраивайся, если он не ответит, хорошо? Не ожидай слишком многого. Папа однажды пытался его навестить.
– И как?
– Твой брат отказался с ним видеться.
– Он ненавидит вас с папой?
– Нет. Мне так не кажется. Думаю, он злится на самого себя. А еще ему стыдно.
– Ему пора повзрослеть. – Не знаю зачем, я ударил кулаком об стену.
Мама уставилась на меня.
– Извини, – сказал я. – Не знаю, почему я это сделал.
– Ари?
– Что?
Ее лицо изменилось. На нем появилось серьезное, озабоченное выражение. Она не злилась, просто вошла в привычный суровый образ, который носила, играя роль матери.
