Как только «кошки» выбежали на арену, три лесника сошлись в центре; стоя там, двое из них, как цирковые артисты, заставляли всю группу бегать по кругу на расстоянии удара плетью, а третий сдерживал двух ланей, бившихся и рвавшихся из рук от ужаса. «Кошки» были не вполне выдрессированы, и оба егеря могли лишь ударами хлыстов удерживать их от того, чтобы они не сорвались со своих извилистых орбит по краю арены и не бросились в центр. И каждый раз, когда одна из них делала такую попытку, раздавался мастерский тяжелый удар плети, попадавший прямо на ничем не прикрытую поясницу или ягодицы, и при каждом щелканье кнута остальные «кошки» поднимали дикий визг, а та, которая на себе ощутила силу удара, высоко подпрыгивала, пританцовывала от боли и гнева, пронзительно крича, фыркая и в ярости показывая свои ослепительные стальные когти. Но перекрывая этот визг, оглушительно хохотал Ханс фон Хакелнберг.
Егеря заставляли «кошек» бегать по кругу до тех пор, пока их бедра не заблестели от пота, а грудь не начала вздыматься. И тогда Граф снова затрубил в свой рог, выводя длинную замирающую ноту, жалобную, затухающую музыку Смерти.
Как только он начал трубить, невыносимый визг, раздававшийся в яме, стих и превратился в нетерпеливое поскуливание; лишь только Граф кончил, как три егеря отпрыгнули в стороны и кинулись к открытым решеткам. И сразу же после этого в абсолютной тишине, которая была страшнее, чем яростный визг, «кошки» набросились на ланей. Бедные животные высоко подпрыгнули, но ярко блестевшие стальные когти резали и полосовали, царапали и глубоко вонзались в шею и ноги и раздирали брюхо и бока. Это была настоящая свалка, с дикими корчами, отчаянным отпихиванием друг друга ногами и бедрами; голов и рук не было видно: они были заняты добычей. Внезапно мои ноздри учуяли сильный запах, исходящий от теплых внутренностей, и я попятился назад от края ямы. Спустя несколько мгновений «кошки» рассеялись по всей площади арены, позабыв о егерях и их кнутах, разрывая на части и с жадностью заглатывая сырое мясо, которое сжимали в своих окровавленных когтях. Единственными звуками, нарушавшими тишину, были громкое чавканье и глухое рычание, раздававшееся в тот миг, когда одна «кошка» прошмыгивала поблизости от другой. Их лица были забрызганы кровью. Кровь запятнала их груди и руки, обтянутые лоснящимися шкурами, и темную кожу обнаженных животов и гладких бедер.
Ханс фон Хакелнберг закричал весело:
— Es ist zu Ende! Komm, meine Herren![8] — Лесники вскочили на ноги, факельщицы развернулись и, выстроившись в две шеренги, отправились церемониальным маршем в сторону Зала; гости, еле волоча ноги, в полной тишине прошли мимо возвышавшегося над ними Графа, стараясь не глядеть на него, а Граф, ожидая последнего, дабы замыкать собой шествие, ухмылялся и трясся от смеха, поглядывая сверху вниз со свирепым удовольствием на свое потерявшее кураж маленькое стадо некогда самодовольных хвастунов-охотников. В них мало что осталось от людей, собиравшихся весело провести остаток ночи. Нашего утреннего знакомого, толстого охотника, поддерживали под руки два лесника: его безудержно рвало под деревом.
Я медлил до тех пор, пока последняя пара факельщиц не сошла с земляной насыпи вокруг ямы, надеясь, что фон Хакелнберг присоединится к своим гостям, но по краям ямы зажглись ослепительно яркие фонари, и, боясь, что меня, стоящего поодаль ото всех и потому бросающегося в глаза, заметят, я присоединился к последней группке из четырех-пяти лесников и прошел мимо Графа, низко опустив голову.
Мне казалось, что я уже проскочил мимо, когда огромная рука, опустившаяся на мое плечо, остановила меня столь внезапно, как если бы я наткнулся на опущенную ветвь дуба. Он описывал круги вокруг меня, требуя ответить, кто я такой, и вдруг я осознал, что разглядываю эту темно-рыжую раздвоенную бороду, этот огромный ухмыляющийся рот и эти горящие глаза с расстояния всего в два фута. Резким жестом он остановил последнюю факельщицу и, вырвав факел из ее рук, направил его мне прямо в лицо. Голосом, исполненным угрозы, Граф повторил свой вопрос. Лесники сомкнулись вокруг нас, и, беспомощно оглядываясь по сторонам, я неожиданно узнал в одном из них молодого парня, который был с нами в засаде в это утро. Прежде чем я наскреб несколько немецких слов, чтобы пуститься в объяснения, этот парень успел все рассказать обо мне. И я видел, как, рассказывая, он красноречиво постучал себя по лбу. Граф же прервал его громким криком:
