— Знаю! Я знаю! — И потом, обращаясь ко мне и ухватив меня за плечо с такой силой, что, казалось, кости вот-вот затрещат, он загремел: — Ну?! Так ты беглец! В тюрьме сидеть не хочешь, а? Свободы возжелал? Так ты ее получишь! В лесу! Гоните его в лес, ребята! Пускай, свободный, ищет корм себе с оленями на пару!
И он оттолкнул меня рукой, я зашатался, но лесники подхватили меня, не дав упасть. Я инстинктивно сопротивлялся им, но они были сильнее. У меня было ощущение бессмысленности борьбы, лишавшей меня последних сил, и поэтому я заставил себя смириться и позволил им увести меня.
Указания Графа были тотчас же выполнены. И хотя раньше, еще утром, видя меня вместе с Доктором, они относились ко мне если не дружелюбно, то по крайней мере без открытой враждебности, теперь же не обращали ни малейшего внимания на мои вопросы, как будто я был для них не человеком, а просто зверем. Они действовали грубо и бесцеремонно, и если я мешкал, выполняя их приказы, им не надо было даже бить меня: они прямо и ясно дали мне понять, какими асами были по части тех, кто оказывал малейшее сопротивление.
Меня привели в какую-то комнату в той длинной веренице зданий рядом с загонами для дичи, там заставили снять одежду, которую дал мне Доктор, и надеть странный костюм, взятый из гардероба, где было много подобного снаряжения. Костюм состоял из пары коротких брюк до колен, сшитых из какого-то своеобразного материала, который с первого взгляда можно было принять за оленью кожу или замшу, но на самом деле оказавшегося тканью, столь же эластичной, как натуральная кожа, с коротким, густым и плотным ворсом по лицевой стороне, напоминающим шерсть животного. Еще мне дали облегающую тело фуфайку с длинными рукавами из того же материала, а потом, изрядно потрудившись, подогнали по мне пару настоящих мокасин из оленьей кожи, плотно зашнурованных и удобно облегающих ногу.
Экипировав с головы до ног, меня вышвырнули во двор, где стояла маленькая запряженная лошадьми повозка, даже скорее не повозка, а квадратная деревянная клетка на колесах. Меня впихнули в нее, привязали к двери, и после того как пара лесничих уселась на крыше, повезли по темной лесной дороге.
Примерно четыре-пять миль мы ехали густым буковым и дубовым лесом по довольно приличной грунтовой дороге. Потом остановились, меня выпустили и заставили дальше идти пешком, причем возница шел впереди с фонарем в руках, висевшим сначала на повозке, а другие следовали за мной, уперев дула в мою поясницу. Мы шли по узкой песчаной тропинке, пересекавшей открытую поляну. Луну закрывали облака, и я мог бы, рванувшись в сторону, оторваться от преследования и спастись; да, я мог бы, если бы не был уверен, что они не собирались причинять мне физических страданий: какими бы странными ни были приказы фон Хакелнберга, они были прямыми и выполнить их надлежало буквально. Теперь я знал, что леса Хакелнберга окружает надежная ограда; быть свободным в Хакелнберге означало оказаться в более крупной тюрьме. Но быть хозяином самому себе даже в этих четко очерченных пределах — это казалось шагом по направлению к полному освобождению. И мне не хотелось испортить все дело, получив пулю от своих стражников.
Мы остановились в маленькой рощице — фонарь осветил крохотную хижину из плотно переплетенных ветвей деревьев, крытую толстым слоем камыша. Меня подтолкнули к темному низкому дверному проему, и один из охранников грубо приказал:
— Жить будешь здесь. Еду найдешь рядом. Но если мы тебя увидим, пристрелим, как дикого зверя, или натравим на тебя собак.
Он толкнул меня прикладом, и я полетел в темноту хижины, ловя ртом воздух от боли и сознания собственной беспомощности. Когда я сумел разогнуться, то увидел, что свет фонаря уже исчезает где-то вдали, за поляной.
Ощупывая в темноте стены хижины, я отпрянул от испуга, когда моя рука коснулась копны чьих-то волос. Я услышал чей-то подавленный крик, похожий скорее на визг, и понял, что это существо боится меня еще больше, чем я его. Послышалось громкое шуршание не то соломы, не то сухих листьев, и что-то большое споткнулось о мои ноги, пытаясь прорваться к двери. Я схватил это нечто и понял, что вцепился в человека.
