Война — это не просто вынужденное, продиктованное необходимостью кровопролитие. Война — феномен, который переворачивает все человеческое нутро, а следовательно, и всему в жизни меняет цену. Всеми и каждым овладевает одна тревожная мысль: что будет завтра, что станется с моим сыном, с моим мужем?.. И где-то там, за личным горем, чуется неведомая сила, сковавшая, отяжелившая, повергнувшая в немоту небо и землю; сила, которая выше нас и которой нам не дано ни до конца постичь, ни превозмочь. Все предметы вдруг утрачивают свою весомость, свои привычные очертания, свою окраску, форму и содержание и даже будто меняют свое место в природе. Меняется и сама человеческая суть. Да и нет ее, этой сути, когда каждую жилку опаляет адовым огнем. Есть только масса из костей и плоти, которая по молчаливому повелению инстинкта тянется в сторону фронта или впрягается в тяжелый тыловой труд.
Естественными, достоверными красками нарисовано в романе это преображенье, коснувшееся всего, будь то значительное или незначительное.
Отец семейства, завтрашний солдат, накануне своего ухода на фронт целый день бесперечь смеется. Вы можете подумать, что он хочет скрыть свое волнение и тем облегчить горе охваченной тревогой семьи. Но нет. За этим смехом стоит утраченное душевное равновесие, в нем слышится отзвук внутреннего смятения. У этого смеха больная окраска. Это страшный, уродливый смех. Хотя, казалось бы, его можно расценить как проявление благородного мужества. Однако такое впечатление было бы ошибочным. Этот смех сродни звону надтреснутой посуды.
«Назавтра отец должен был уйти в армию. Вечером мы, как обычно, сели ужинать, но бабушке кусок не шел в горло.
Отец настаивал:
— Ешь, мама, ешь… — и громко смеялся.
— Кушай на здоровье, сынок, а я и завтра тут буду…
— Конечно, будешь! — И опять рассмеялся.
Меня удивляло, что отец сегодня так часто смеется.
Мама готовила отцу еду на дорогу, пекла мчади и не шла к столу».
Война иссушает мозг, подсекает под корень всякую мысль, кроме одной-единственной, острым клинком вонзающейся в плоть. Мозг как бы погружается в дрему, цепенеет, и дремы этой никак не превозмочь. Человек по-всегдашнему ходит, работает, делает свое дело, но все в какой-то прострации, в умственной дремоте. А сколько матерей и вовсе потеряло с горя голову:
«Я выволок прямо из кухни пилу, но обронил ее на пороге.
Она со звоном стукнулась об пол.
— Осторожнее, внучек! — услышал я голос бабушки с веранды. — Не поранься.
Я боялся, а вдруг бабушка заметит, что я собираюсь делать, и запретит мне трогать плуг. Но она, погруженная в свои думы, не обращала на меня внимания».
Это о матери солдата, ушедшего на войну.
А у жены того солдата, матери его детей, напряжен каждый нерв. В ней погасла любящая жена, заботливая, нежная мать, приветливая хозяйка дома. Как натянутая струна, что от одного прикосновения пальцев со звоном лопается и опадает, так и ее нервы вдруг сдают, терпение, что и без того было на пределе, иссякает, и вырвавшийся из горла «беспричинный» крик ударяет в потолок, в пол, в стены, бьется об одушевленные и неодушевленные предметы. Неутоленная потребность приласкать детей отливается в форму проклятий.
Даже ребенок, шестилетний малыш, становится совсем другим. Теперь он порой смиряет свое детское упрямство, в нем до времени просыпается не свойственная возрасту чуткость, заставляющая его считаться с обстоятельствами.
«— Заза! — позвал я брата.
Он вылез из подпола с ржавым обломком косы в руках.
— Не балуйся, понял? — сказал я.
— Понял, — ответил он и посмотрел на упряжку.
Я подумал, что сейчас он попросится на арбу, но он кивнул и серьезно повторил:
— Понял, Гогита!»
Самое, пожалуй, страшное, что несет с собой война, — это искалеченное детское естество. Вот в чем самое тяжкое ее преступление.
Главный герой произведения, подросток лет двенадцати-тринадцати, за один-единственный день становится взрослым, начинает по-новому относиться к играм, к матери, к другим детям, к орудиям труда. Стремление во всем походить на взрослых становится для него той пищей, которая помогает ему мужать. Это стремление бывает свойственно ребятам и в мирные времена… Но какой уродливой, какой отвратительной представляется та неведомая сила, что в один день делает из ребенка мужчину, ломая и калеча его детскую природу.
