Система водоснабжения, при которой вода подавалась из накопительных резервуаров или расположенных на возвышенности источников по деревянным, глиняным или свинцовым трубам впервые стала применяться в крупных монастырях, имевших, как правило, подземную канализацию, промываемую проточной водой. До нас дошёл подробный план водопровода Кентерберийского приората, сделанный в XII веке, и более поздние планы водоснабжения других обителей. В Лондоне первая водопроводная труба была проложена в XIII веке, она подводила воду из источников на Тибурне к фонтану на Вест-Чип; вода предназначалась только для того, чтобы бедняки могли утолить жажду, а более состоятельные горожане, гнушавшиеся пить эту воду, так как считали её напитком нищеты, готовили на ней пищу; постоянно издавались и постоянно нарушались постановления, запрещавшие пивоварам, держателям харчевен и торговцам рыбой использовать эту воду. В XV–XVI веках прокладывались новые водопроводные магистрали, а в конце XVI века появилось нечто вроде водонапорных башен, оборудованных насосами.
О такой системе, как центральная канализация в Средние века даже не задумывались. Многолюдные хозяйства — в особенности монастыри, — как уже говорилось, устраивали при наличии проточной воды собственные канализационные системы; что же касается остальных, то они выливали нечистоты и выбрасывали мусор прямо на улицу, где всё это скапливалось до тех пор, пока городские чиновники не поднимали тревогу. Тогда отбросы вывозили и сваливали в реку или в какое-либо другое место. Улицы всех городов, не исключая даже Лондона, источали сильнейшее зловоние. Известно, что Эдуард III выказывал недовольство сильной уличной вонью в Йорке, подобной которой он не замечал ни в одном другом городе королевства, и вполне можно поверить, что воздух Йорка не способствовал укреплению здоровья. Неудивительно, что при таких условиях вспышки чумы были частыми и имели обильную жатву.
Городские власти осознавали, какую угрозу таит в себе антисанитария, и постоянно предпринимали усилия к тому, чтобы улучшить положение дел, но серьёзным переменам препятствовал фатализм необразованных горожан, которые, подобно туркам или индийцам, верили, что болезни даются от Бога, и совсем не старались их избежать. Первый общегосударственный закон об улучшении санитарных условий, обязательный к исполнению во всех городах, был принят в 1388 г. на заседании парламента, состоявшемся в Кембридже, и его появление, по-видимому, было вызвано необычайной загаженностью этого учёного королевского города. Суть нового закона сводилась к общему запрету на загрязнение рек, канав и пустырей, и, по существу, он всего лишь обеспечивал парламентскую поддержку муниципальным постановлениям подобного рода, уже существовавшим к тому времени во всех крупных городах. Другие менее опасные, но тем не менее весьма неприятные аспекты городской жизни тоже регламентировались местным законодательством: производства, которым сопутствовал неприятный запах — выделка кож, их дубление и обжиг кирпича, — обычно выносились на городские окраины. Пытались также не допускать использования при обжиге негашёной извести каменного угля вместо древесного. Крайне любопытным фактом является то, что загрязнение воздуха едким дымом, возникающим при сгорании каменного угля, представляющее и теперь острейшую проблему, уже вызывало нарекания больше шести веков тому назад, когда благочестивая королева Алиенора Прованская — страдавшая астмой супруга Генриха III — вынуждена была покинуть Ноттингем из-за этого удушающего дыма.
Когда речь заходит о жилищах наших предков, становится очевидным разделение общества на три класса, потому что мы должны говорить о хижинах рабочего люда, о домах людей среднего сословия и о замках или дворцах знати. Описание бедняцкой лачуги не займёт слишком много времени, ибо она обеспечивала лишь тот минимум, который был необходим человеку, чтобы защититься от сырости и холода, — четыре стены и крыша. Стены были глинобитными, или мазанковыми: каркасом служили вертикальные шесты, переплетённые ивовыми прутьями либо другим гибким древесным материалом; этот каркас обмазывался глиной, которую тщательно вбивали в зазоры между прутьями. В одной из стен оставляли проём для входа, иногда делали дверь, иногда — нет. В стенах хижины обычно было одно-два небольших отверстия — окна, через которые проникал свет. Довершали картину соломенная крыша и земляной пол. Хозяин дома и его семейство жили в одном-единственном помещении, закопчённом древесным дымом от костра, который зимой или в сырую погоду, когда нельзя было готовить пищу на улице, разводили прямо посреди жилища; обстановку хижины составляли стол, несколько грубых табуретов, сундук, железный котёл да какое-то количество мисок, кружек и кувшинов из глины, постелью служили охапки соломы или папоротника-орляка, покрытые суровыми шерстяными пледами. Однако нам не стоит чрезмерно сожалеть об участи средневековых бедняков, ведь представления человека о том, плохо или хорошо ему живётся, зависят во многом от того, к чему он привык, и в какой-то мере от того, лучше или хуже живётся его соседям. «Сравнение — вот причина забот и печалей», особенно в том случае, когда человек сравнивает свою участь с тем, на что он имеет основания притязать. В наши дни удел рабочих, чьи семьи также вынуждены ютиться в одной-единственной комнате в мрачном доходном доме или в грязной лачуге в шахтёрском посёлке, куда более горек: ведь они знают, что другие представители их же класса живут в сравнительно комфортабельных домах; но средневековый крестьянин жил намного хуже, чем мелкий фермер, на которого он работал, и часто его жизнь не слишком сильно отличалась даже от того, как жил сам лорд манора. Уильям Харрисон, живший в эпоху Елизаветы, когда Средневековье уже миновало, рассказывает, что старожилы в его деревне говорили о «превеликом улучшении обустройства жилища; потому что, — вспоминали они, — отцам нашим, да и нам тоже, нередко приходилось спать на соломенных тюфяках, покрытых одною только простынёй, под одеялами из клочьев свалявшейся шерсти да плетей хмеля (таковы их собственные слова), подложив под голову вместо валика или подушки добротное круглое бревно. Если кому-то из наших отцов — или достойному человеку из домочадцев — случалось лет через семь после женитьбы приобрести матрас или даже полную постель, набитую шерстью, да вдобавок ещё ворох кострики, чтобы подложить под голову, ему казалось, будто он устроился с великолепным удобством, словно лорд, владеющий целым городом, которому, вероятно, тоже не всегда приходилось почивать не то что на пуховом ложе, но и в постели, набитой пером. И настолько были довольны своей жизнью наши предки, что их устраивало даже это примитивное убранство, каковое ещё сохраняется в прежнем виде без особого улучшения в Бедфордшире и кое-где вдали от южных областей страны. Подушки в постелях (говорили они) считались уместными только для рожениц. Что же касается слуг, то хорошо, если у них была простыня, которой они могли укрыться сверху, потому как очень редко у них было что подстелить под себя, дабы защититься от колких соломин, протыкавших холщовый тюфяк и царапавших их огрубевшую кожу».
