– Это правильно, – сыто рыгает Нефедов и начинает снимать со стеллажа шикарные глянцевые тома. Виктор суетливо запихивает их в пластиковый пакет, и мы тащимся к машине, где нас ждут Яна и Кирюша.
Кирюша лезет в пакет, достает книги и вопит от восторга:
– Мы будем это читать? Это нам читать?
– Нет, – хмуро отвечает Виктор, – это совсем не детские книги, и тебе будет неинтересно.
В дороге мы молчим. Нам обоим не по себе, мы оба понимаем, что не соответствуем времени, что наша песенка спета.
– Я ненавижу Нефедова, – уже в квартире шепчет мне Яна.
Потом я читаю Короленко, «Дети подземелья».
На фоне великой русской литераторы Короленко – довольно слабый писатель, однако в данный момент он доводит меня до слез, и я знаю, что Кирюша тоже будет рыдать. Короленко – это то, что нам сейчас надо, его благородная душа бьется в каждом слове наивного, но чистого и честного повествования. Я долго готовлю вопросы, которые должна задать Кирюше, чтоб воздействовать не только на его эмоции, но закрепить хоть какую-то доброту и великодушие. Яна не может сделать этого сама, но теперь я понимаю, что она действительно отдала мне душу сына, что она действительно видит его испорченность и страдает от этого. Никогда еще я не чувствовала такой ответственности, ну прямо будто я врач, который вначале должен решить, что делать, а потом сам же и сделать. Под личную ответственность.
Параллельно со слабым писателем прошлого Короленко я читаю лучшую писательницу сегодняшнего дня Гнилову. Как выяснилось, всю эту ахинею я уже читала, но в опубликованных книгах много чего добавлено. Добавляют они все одно и то же; это добавляли соцреалисты для оживляжа, это добавляют и теперешние «чего изволите». У Панферова герой – секретарь обкома – тоже имел домработницу в ванной (потом бедного секретаря весьма трагически съели волки). Видимо, изображая клубничку, такие авторы дают понять, что ничто человеческое их герою не чуждо.
Я знаю, что мужская логика и мужское отношение к сексу совсем другое, чем у женщин, но раньше я узнавала и измеряла эту разницу, читая хороших писателей, а потому и весьма тонких людей.
У Панферовых узнаешь про мужчин такое, от чего вытошнит. Но уж когда бледная немочь, бесцветная моль, вроде Гниловой, рисует мне эротические картинки, пытаясь разнообразить свои «фэнтези», напрочь лишенные фантазии, жизнь кажется нереальной, как в детстве, когда узнаешь, что нас в эту жизнь приносит не аист. Не веришь, что таким стыдным образом родители сотворили тебя. Тех, кто открыл тебе эту неприятную тайну, – их пожалуйста, они такие, они бесстыжие и грязные, но ты родился как-то иначе. В ее бесстыдных и убогих альковных сценах есть что-то порочное, как в шепоте дворниковых детей, сообщающих тебе тайну твоего рождения.
Я, нормальная женщина, никогда не остававшаяся без любовников и без друзей мужского пола, рассказывающих мне о своих романах весьма правдиво и с интересом, чувствую оторопь от ее откровений.
А потом вдруг понимаю: да она же старая дева. Вот почему ее воображение так разнузданно и ее текст так нарочито украшен мелкими, гадкими подробностями физиологических отправлений. И напрашивается такое же гадкое сравнение: она – как человек, мучающийся от запора и мечтающий облегчиться.
И наряду с этим – интеллектуальные перлы, как бы показывающие: я не такая, я жду трамвая, и вообще я на рубль дороже. У нее, например, где ни столкнутся Венера с Афродитой – обязательно поругаются или подерутся. Столкнула бы еще Зевса с Юпитером, Гермеса с Меркурием, Геру с Юноной. Ну а редакторы что же? А читатели? Неужели все сошли с ума?
Произведения Марианны Томской по стилю весьма напоминают Гнилову, хотя Томская (что за псевдоним!) настаивает на реализме и житейской искушенности. У Томской Он шел к Ней, а Она ждала Его. Но не пришел. Она разозлилась и поехала с другим – с намерением непременно лишиться невинности (долгая сцена с лишением невинности, где героиня сразу же постигает все тайны женской чувственности). Потом Он приходит к Ней и рассказывает, что его арестовали, потому что кто-то изнасиловал слепую девушку, а слепая девушка опознала его. Но Она, чувствуя свою вину перед Ним, отсылает его прочь, и Он садится в свою машину, катит в горы и разбивается.
