* * *
Мы и не заметили, как официантка принесла водку и рюмки. Водка была уже откупорена, а пустые бутылки из-под пива она убрала. Я напел ему эту песню сперва по-русски, потом по-немецки, он молча слушал, и только — во всяком случае, так мне показалось, — пальцы, которыми он держал стакан с пивом, сильно побелели. Потом мы долго молчали.
Я разлил водку в рюмки, одну придвинул ему.
Я. Пей.
Он усмехнулся:
О н. На «ты» после брудершафта переходят, а мы еще не пили вроде бы.
Выдержку-то он — если только это действительно был о н, т о т, ведь т о т, может статься, спокойненько себе живет сейчас где-нибудь в Канаде или Аргентине, — выдержку он уже потом приобрел. Тогда ему ее здорово не хватало. Была бы выдержка — не сломался бы.
Я. А ты держишься молодцом. Тогда бы тебе так держаться.
О н. Кончим давайте, а? Или выпьем, а то уж надоело.
Главное — спокойно, не выходить из себя. Спокойно! Если о н может, то я тем более. Похоже, не о н. Уж очень он спокоен. В Канаде там или Аргентине — я бы понял, там ему нечего было бы опасаться, но тут, со мной?..
Я поднял рюмку.
Я. У тебя — дети, у меня… их нет.
Он ответил просто и искренне:
О н. Спасибо.
Мы выпили. Водка была теплая, невкусная, закусывать нам было нечем, и мы запили ее пивом.
Я. Ну, а потом что с тобой было?
О н. Что ж, другой бы стал спорить. Давай на «ты».
Я. Потом-то что с тобой было?
О н. Шутник ты!..
Я. Ладно. Не хочешь, ладно. А сейчас ты вот что мне скажи — почему ты подошел ко мне?
Он опять усмехнулся, помедлил.
О н. Действительно — почему? История!..
Я. А хочешь, я тебе скажу — почему?
О н. Ну?
Если б я был уверен, что это — о н…
Я. Почему… Я думаю так — проверить. Не меня, себя. Ты считал, даже если я вспомню — доказательств у меня никаких нет и быть не может, двадцать три года прошло, откуда им взяться, доказательствам? Тем более, ты полагал — все там, в балке, мертвые. Ты даже не больно испугался — уж очень ты за эти годы изменился, раздобрел, постарел, тебя родная мать не узнала бы! А все-таки тревожно: настолько ли ты и вправду изменился, что не узнать тебя даже мне? Ведь если бы я тебя не узнал — а я ведь тебя сначала не узнал, даже когда ты мне свою старую фотокарточку показал, честное слово! — если бы я тебя не узнал, тебе бы и вовсе легко на свете жилось. А так, нет-нет да и вползет страх в душу — вдруг хватятся тебя? А у тебя дети, их-то тебе страшнее, чем кого-либо другого. Ведь так же?
Он не прятал глаза, слушал внимательно.
О н. Ну? Очень интересно рассказываешь.
Но именно оттого, что о н был так спокоен и сдержан, я убеждал себя, что о н это, что я не ошибся и что о н это знает и спокойствия ему ненадолго хватит.
Кончил, надеюсь?
Я. Ну нет! Это только — во-первых. А есть еще — во-вторых, есть еще другой вариант, хочешь, скажу?
О н. Отчего же? Люблю с умным человеком поговорить.
Я. А я и не глуп, тут твоя правда. А другой — такой: еще ты надеялся, что сам ошибся, что не я это, что ты обознался. Ведь если б обознался, значит — нет меня, я там, в яме, со всеми. Ведь ты даже было поверил, что это не я, иначе не пошел бы на такой риск — фотокарточку свою мне показывать. Хотя уж очень она старая, ничего не разобрать, и ты это знал. Вот каков второй-то вариант. А есть и третий, да. Но я тебе его не сейчас скажу. Вот какие пироги.
Он отозвался не сразу, задумчиво и как-то отрешенно:
О н. Такие пироги…
Но тут же улыбнулся совсем естественно.
Пироги пирогами, а обед нам не несут. У меня уже в животе урчит по-страшному.
Я. Это у тебя и тогда было, от свеклы. Тебя всегда живот и подводил.
О н. У меня гастрит, мне главное — режим. И водка эта мне противопоказана.
Я. Столько не виделись! — можно и пренебречь диетой.
О н. Дома-то жена следит — кашки ежедневно, того нельзя, этого нельзя, рюмку ото рта отнимает, — жена!
Я подумал — каково-то ей будет, жене, и детям, когда они узнают? И каково ему сейчас — знать, что они узнают, если я доведу все до конца? А не до конца я не могу, и он это понимает.
Я. Я понимаю… Только что же я могу поделать?
Он, вероятно, догадался, о чем я подумал.
О н. Почти двадцать лет живем, а все как вначале… У меня хорошая семья, не могу пожаловаться. И дети тоже… А ведь разлетятся в разные стороны — и все… Не очень-то справедливо, верно? Хотя у тебя-то детей нет…
