Темные головы, до этого в изобилии торчавшие над стенами Шалькотана, исчезли, как и не было. Перепуганные рабочие бросились под защиту стен, сметая растерявшихся стражей у ворот. В городе что-то заскрипело, разваливаясь, посыпалось, полетели на камень глиняные горшки и серебряные блюда. Над крышами появились первые дымки — опять кто-то опрокинул жаровню. С грохотом сорвался с талей поднятый до самого края стены скорпион и раскатился по площади десятком деталей. Паника набирала силу.
Неуправляемая толпа вихрем пронеслась по улицам, сметая на своем пути навесы торговых платок, опрокидывая тюки с товаром, роняя в канавы стариков и детей. Крякнув, развалился онагр, давно оставленный артиллерийской командой. Второй покосился, бессмысленно задрав в небо бесполезную ложку для укладки снаряда.
Несколько разрозненных мешикских отрядов попытались было организовать заслон на центральной площади, но были опрокинуты и затоптаны. Те, кто не был размазан по мостовой пятками шалькотанцев, заразились общей паникой и побежали к задним воротам, выходившим на Мешико.
Людское море выплеснулось на дамбу, сметая остатки идущих на битву с испанцами войск и артиллерийский обоз, и понеслось к виднеющимся вдалеке башням столицы. Змей снова поднялся над водой, развернув крылышки, и победно зашипел вслед убегающим в лес испанцам.
Ветер нес летательный аппарат над озером, безбожно раскачивая его в разные стороны. Копья скрипели друг о друга и грозили порвать связующие жгуты. Парусина гудела и трепетала от наполняющего ее ветра. Запястья, стиснутые петлями, наливались отечной синевой и почти ничего не чувствовали. Вывернутые плечевые суставы болели сильнее, чем на дыбе. Самому-то Ромке, слава богу, не довелось, но как-то раз в подвале князя Андрея видел он, как извивается в ременной петле дородный бородатый мужик. Крики его потом долго преследовали Ромку в ночных кошмарах. На всю жизнь хватило. Хорошо флорентийцу. Тот, кажется, уже давно расслабился[46], во всяком случае, не орет, не дергается.
Конца полету видно не было. Их занесло на большую высоту и влекло в неизвестность спиной вперед. Лишь убегала из-под ног однообразная водная гладь, кое-где прорезанная одинокими островами, форма которых молодому человек ничего не говорила. Пока запястья и плечи ныли не так сильно, Ромка пробовал управлять их планером, наклоняя то одно, то другое крыло, но аппарат либо не слушался вовсе, либо отвечал такими рывками, каким мог позавидовать и дикий андалузский жеребец. А вся конструкция начинала так скрипеть и трепыхаться, что казалось — вот-вот развалится. Оставалось только висеть в ременной петле и ждать своей участи либо… Спрыгнуть? В последние десять минут эта мысль все чаще посещала молодого человека. Высота добрых тридцать саженей. Он хорошо помнил, как шарахнулся брюхом об воду, неудачно нырнув всего с двух, а отсюда всю требуху по волнам распустит. Да и флорентийца оставить нельзя, без Ромки он точно погибнет. Либо утопнет, либо о скалы разобьется, когда до берега долетят.
Кстати, сколько они уже в пути? Ромка повернул голову и, прищурившись, глянул на солнце. Высота между его нижним краем и поверхностью гор изменилась от силы на полвершка. Значится, минут сорок, не более. А чудится, будто полдня болтаются между небом и землей. Куда же их все-таки несет? Хорошо бы поближе к своим, а то и прямо в Тескоко. Ромка представил, как их аппарат медленно опускается на городскую площадь, как бегут к нему в восторге капитаны, как округляются от удивления глаза Кортеса, как хмыкнет в бороду Мирослав, скрывая гордость за своего воспитанника.
Теплый ветерок, надувающий их небесный парус, ослаб. Аппарат завис в безоблачном небе и сорвался в стремительное пике. Воздух, ставший вдруг смертельно холодным, резанул по лицу, петли с новой силой впились в отекшие запястья. Вздутая пузырем ткань опала и захлопала на встречном ветру. Дон Лоренцо пришел в себя и завизжал тонко и протяжно. Ромка зажмурился, каждым позвонком чувствуя приближение такой желанной и такой твердой земли.
Грохот и хруст ударили по барабанным перепонкам. Подбитый войлоком наспинник кирасы ударился во что-то твердое, мышцы шеи вздулись, притягивая обратно отрывающуюся голову. Таранным камнем впечаталась в нагрудник спина Лоренцо. Нос и рот забила какая-то сальная пакля. Ноги замолотили пустоту, ища опоры и не находя. Но они же упали? Или нет? И планер продолжает трещать и раскачиваться, будто все еще куда-то летит.
