Никто не заметил, что я не разделяла общего восторга. Но каким-то образом суета вокруг относилась и ко мне, словно мое присутствие помогло превратить воду в вино. Когда волнение улеглось и большинство гостей расселось по местам, я решилась заговорить еще раз. Я собиралась повторить то, что уже говорила, но сделать это более настойчиво и убедительно. «Ты — в страшной опасности», — начала я, но тут же осеклась, увидев, что все слова бесполезны, и вдруг встала, как будто хотела отойти только на минутку, вышла из комнаты и пошла к дому Мириам. Взяв свои вещи, я отправилась обратно, в Назарет.
Тогда мне казалось, что ничего хуже уже и быть не может — когда я подошла туда, где надеялась увидеть караван, направляющийся домой, никакого каравана не было. Спросить было не у кого, и не было никакого укрытия. Но других мест я не знала, и поэтому осталась ждать там, на самом солнцепеке. Через некоторое время я заметила маленькое деревце и села в его тени, но, когда полил дождь, деревце не спасло. Небо было таким синим, день — таким жарким, что резкой смены погоды я совсем не ожидала. Обрушился дождь и подул ветер. Мне некуда было спрятаться. Я сделала, что смогла: накрылась и сжалась в комок под деревом. Я все ждала, мало-помалу начали собираться другие люди, хотя дождь и гроза не прекращались. Люди сказали, что караван будет, и другого места, чтобы его дождаться, нет. И я осталась, промокшая до нитки, другого выбора у меня не было. Я знала, что в мешке у меня лежит сухое платье, и надеялась переодеться, когда закончится дождь. Ждать пришлось всю ночь. Я не была голодна — в толпе был торговец снедью. Постепенно дождь стих, я сменила одежду и, должно быть, заснула. Проснулась я от рева скота и людских голосов, и перед зарей мы тронулись в путь. Я не знала, что стану делать дома, но, в начале своего пути, думала, что у меня нет выбора. На самом деле выбор был, был всегда, с той самой минуты, как я встала из-за стола: я могла вернуться.
Мы шли и шли, и временами я задумывалась, не вернуться ли мне, не попросить ли остановиться, не подождать ли встречного каравана, с которым можно пойти назад, туда, откуда я сбежала. Зачем? Для чего? Может, чтобы быть там и видеть то же, что видели другие. Может, чтобы быть рядом — если мне позволят быть рядом. Ничего не спрашивать. Просто смотреть. Знать. Тогда я не могла выразить свои чувства словами. Но эти мысли не покидали меня всю дорогу. Мы двигались уже довольно долго, и я поняла, что пора решаться. Во время одной из остановок я увидела вдалеке встречный караван, с которым могла бы вернуться, но, когда он приблизился, решила не проситься с ними. Я пройду до конца этот путь домой.
* * *
Я думала, что, когда вернусь, никто не будет меня беспокоить. Изо всех сил я старалась не думать о том, что видела и слышала. Я вернулась к обычной жизни: с утра, как всегда, молилась, потом шла за водой, кормила скотину, работала в саду и раз в несколько дней выходила набрать щепок и дров для очага. Мне было нужно очень мало. В жаркие дни я сидела одна в затемненной комнате и не открывала дверей, если стучали. Я не открыла, даже когда пришли трое старейшин из синагоги и стали звать меня и громко колотить в двери. Когда наступала ночь, я ложилась на кровать и иногда засыпала. Мало-помалу я поняла, что мой дом выделяют среди других, что за мной следят, смотрят, как я хожу за козами или кормлю кур. Когда я шла за водой, люди у колодца умолкали и расступались, пропускали меня с моим водоносом и не говорили ни слова в моем присутствии. Когда я потихоньку входила в синагогу, женщины отодвигались, уступая мне место, и никогда не садились рядом. Но некоторые все же со мной заговаривали, и я узнавала новости. Это было странное время, когда я старалась не думать, не давать волю воображению, не мечтать и даже не вспоминать, а мысли приходили, как непрошеные гости, и требовали времени, времени, которое превращает беззащитного младенца в маленького мальчика, со всеми его страхами, неуверенностью и детской жестокостью, а позже — в юношу, человека с собственными словами, мыслями и тайными чувствами.
