С каната?
Элен. С трапеции.
Георг. С сеткой?
Элен. Без.
Георг. Так вы, наверно, расшиблись сильно?
Элен. Мне не подняться уже. Туда, наверх. В этом все дело. Это самое страшное, что может случиться. Делаю простое сальто — и лечу вниз. Я даже двойное сальто умею! Без страховки, без ничего! А тут — руку Паскаля не поймала. Даже не дотронулась. Просчиталась. Лечу вниз на песок — и больше наверх уже не поднимусь. Я сразу поняла: все, не смогу. А в цирке, даже в таком паршивом балагане, как этот, все равно — каждый знает: если сразу снова наверх не влез, все: пиши пропало.
Георг. Элен, я отвезу вас в больницу. Пусть вас осмотрят.
Элен. Нет, нет. Оставь. Ни к чему. Отмоюсь вот только. (Снимает с ноги туфельку и высыпает из нее песок.) Какой-то говенный балаганчик! Только время с ними терять! It’s a sheer waste of time. They’re just a bunch of would-bes[4]. Дилетанты несчастные! Треску много, а толку чуть! (Встает.)
Георг. Пойдемте. Выпьем что-нибудь.
Элен. Вот как? Ну что ж, я не против.
Георг накидывает ей на плечи свой пиджак.
Знаю я цену всем этим суперзвездам. Клянусь вам, ни один из них вот ни на столечко не лучше меня! They can’t top me by a fart — none of them. Big mouth — no go[5]…
Сцена вторая
Из кустов появляются головы Оберона и Титании.
Титания. Так быстро — и назад, мой Оберон? И снова охранять свою пропажу?
Оберон. Смейся-смейся, злючка Титания…
Титания. Я зла ничуть не более чем ты, ревнивый господин мой.
Оберон. Даже комковатая почва под нашими ногами не в силах умерить твою похотливую поступь.
Титания. Как и твоя не утихает ревность, меня влача по городам и весям, а не по высям облачным, как прежде. Земля и небо говорят со мною одним и тем же языком погони.
Оберон. А ты останься подле мужа и блюди семейный облик наш на радость горожанам. Раздоры вечные роняют нашу славу.
Титания. О да, мой Оберон, но наш… порок, увы, не сделал нас миролюбивей.
Оберон. На свой порок я сетовать не стал бы.
Титания. Я тоже нет, однако ж, Оберон, божественность моя страдает в этом теле. В границах этих тесных. Мне больно.
Видение исчезает. Слева прогулочным шагом появляются два весьма нервных господина — это Первенец и Учтивец.
Первенец. Не обижайся и не сердись: досюда и ни шагу дальше. Дальше я не пойду.
Учтивец. Как, уже здесь? Прямо здесь вот и начинается?
Первенец. Давай-ка повернем. Не к добру все это…
Учтивец. Да мыслимое ли это дело?! Ты боишься ночью через парк пройти, а в грёзах, словно какой-нибудь бык, мечтаешь загнать женщину в кусты и зверски ее изнасиловать!
Первенец. Да, толстуху…
Учтивец. Толстуху! Это ту самую, что живет с этим чудаком, тощим, как фламинго?
Первенец. «Живет»? Жила! Умер тощий.
Учтивец. Уже?
Первенец. Уже.
Учтивец. То есть как умер?
Первенец. А вот так!
Учтивец. И от чего же он умер?
Первенец. От чего, от чего? Тощий, который изо дня в день все тощает, в один прекрасный день исчезает, и дело с концом. От чахотки умер. От вируса. От чахоточного вируса. А может, еще от какого-нибудь вируса, науке не известного.
Учтивец. То-то я все время удивлялся: чего ради этот тонюсенький, почти до неразличимости тощий господин ходит с этой круглой, как шар, толстухой. Не иначе, они нашли друг друга по объявлению.
Первенец. Брачная контора с фототекой!
Учтивец. Компьютерный выбор!
Первенец. Познакомились в банке данных!
Учтивец. Гармоничная парочка, нечего сказать!
Первенец. Комики! Пат и Паташон!
Учтивец. Давай-ка поворачивать.
Первенец. Видишь, я же сразу сказал: давай лучше повернем.
Оба уходят влево. Из-за кустов показывается Оберон и направляется в сторону занавеса. Справа выходят Первый мальчик и Девочка. Он в брюках от комбинезона с нагрудником, на ней очки с толстыми стеклами, рваные кроссовки, майка с Микки-Маусом на груди, джинсы с прорехами на коленках, цепочка на щиколотке, щека и колени размалеваны, под мышкой игрушечная плюшевая собачка. Они несут ящик пива.
Первый мальчик. Сколько же может этот разнотык продолжаться! Неужели тебе трудно к моему шагу приладиться?
Девочка. А почему бы тебе не приладиться к моему шагу?
Оба уходят влево. Справа выходит Хельма. В этот миг в кустарнике возникает Титания. Она распахивает свой плащ и показывает себя. Хельма испуганно отшатывается, не в силах оторвать глаза от белого, словно гипсовая статуя, тела с густой, какой-то звериной шерстью в низу живота. Потом подбегает к Оберону.
