Слева появляются Девочка и Второй мальчик и садятся на переднем плане на край песочницы.
Как этот куст,
что грязен, болен, пуст…
Но что сквозь тени я читаю:
Во всех глазах мерцает месть.
Там сбилась крыс густая стая
И короля мечтает съесть.
(Уходит влево.)
Второй мальчик. Некоторые вот хотят одиночества — но им этого не дано, а есть такие, кто поневоле от одиночества мучится. Не знаю, к какой категории тебя отнести.
Девочка. Я из тех, которые хотят…
Второй мальчик. Гм.
Девочка. Чего я терпеть не могу, так это когда делают вид, будто все в полном ажуре.
Второй мальчик. Да, это, конечно, из всех вариантов самый отвратный.
Девочка. Или когда, например, едешь в круиз.
Второй мальчик. У-у-й!
Девочка. Ты при этом думаешь: зато теперь я все время среди людей.
Второй мальчик. Вот тоска…
Девочка. Ну да. И хотя ты и вправду все время среди людей, но на самом деле ты неразлучен с самим собой, болячки-то почти у всех одни и те же…
Второй мальчик. Нет, если уж совсем припрет, — надо рвать когти куда-нибудь на крайний север, хотя бы в Финляндию, этак на полгода, и чтобы у тебя только хижина и сауна, а вокруг ни души.
Девочка. Там комары заедят.
Второй мальчик. Ну, это кому как…
Девочка. Тоже мне удовольствие — все время отбиваться…
Второй мальчик. Есть еще одна проблема, которая для людей вроде нас с тобой, где бы мы ни находились, в Финляндии там или еще где, — всегда остается проблемой. Если начистоту — это проблема человеческой сексуальности.
Девочка. Вот как? Ну-ну. Не знаю.
Второй мальчик. Нет уж, нет уж, давай честно. Только совсем честно!
Девочка. Да я и так честно.
Второй мальчик. Так я тебе и поверил.
Девочка. Но ты же никак не можешь знать, честно я говорю или нечестно!
Второй мальчик. Я сам из того же теста, что и ты, я знаю все твои примочки.
Девочка. Если ты из того же теста, что и я, то должен знать, что я примочками не пользуюсь.
Второй мальчик(встает). Нет. Бесполезно. Не хотел бы я быть тобой, оставаясь с собой наедине. Ты даже азов одиночества еще не прошла.
Оба уходят влево. Вскоре после этого из-за кустов появляется Оберон, подходит к занавесу и стремительно его раздергивает: Титания лежит в обнимку с Черным мальчиком.
Оберон. Что ты делаешь!
Черный мальчик убегает.
Что ты творишь!? Ты образ разрушаешь, ореол… Иди сюда. Да встань же, наконец…
Титания. Тебе! Тебе нужны людские алтари и слава! Но за что меня ты запихнул в людской скелет? За что страдаю я? Домой хочу! Хочу в свои небесные чертоги!
Оберон (хватая её за шкирку). Ты должна уметь являться, но не встревать. Ты перестанешь быть Титанией с луны, утратишь всю свою ночную силу, когда к любви людской, несовершенной, привыкнешь…
Титания. О да, мой Оберон. Пусти, мне больно.
Слева появляется Первый мальчик.
Оберон. Ты образ разрушаешь, весь наш блеск божественный, в котором наша сила…
Титания ускользает из-под его руки и подбегает к Первому мальчику.
Титания. Извините, вы не скажете, который час?
Первый мальчик показывает ей часы, Титания перехватывает его руку и целует ее.
Тебя ждала я, одного тебя! Возьми меня, возьми меня с собою!
Оберон. Держите же ее! Совсем шальная. Ну ничего, пройдет. Благодарю.
Первый мальчик уходит вправо.
Титания. Ну всё, с меня довольно. Насмотрелась и знаю всё. Лишь смерть способна больше рассказать. Домой хочу, где все само собой и мы живем в согласии друг с другом.
Оберон (усаживая ее на край песочницы). Послушай же меня внимательно, Титания! Вернуться мы сможем не тогда, когда хотим, а лишь тогда, когда людские очи и чувства худосочные людские раскроются, вобрав в себя наш образ и тем самым вернувши людям радость вожделенья, — вот тогда мы сможем избавиться от тягот телесной оболочки неуклюжей (тем паче, что и здесь такое же раздолье воцарится, как в тех краях, где эльфы и сильфиды обитают, и ты свои владения расширишь…). Но покуда ты не соизволишь быть со мною вместе святым и чистым радостным виденьем, божественным и светлым образцом, — покуда не оставишь ты в покое мальчишку чернокожего, который принадлежит по праву Киприану, но только голову ему морочит спесью, капризами, холодностью своей, и моего слугу совсем замучил, вместо того, чтоб радовать его, — покуда ты пороки эти в нем поощряешь, разве не они суть злейшие враги заботы нашей?
