Время и комната - страница 64

Врач. А вас не вызывали?

Лотта. Нет, я тут просто так.

Врач. Вы не записывались на прием ко мне?

Лотта. Нет, я не записывалась. У меня ничего не болит.

Врач. Тогда я прошу вас выйти.

Лотта. Да.

Лотта медленно выходит из приемной врача. Врач закрывает за ней дверь. Идет в свой кабинет, закрывает дверь.

ЗАНАВЕС.

Петеру Штайну

Представим себе: прилежное современное общество, почти одинаково далекое как от святых идеалов, так и от нетленных красот поэзии (да к тому же еще и порядком подуставшее), вместо очередного мифа или идеологии подпало вдруг магии великого произведения искусства. Увиденные в таком ракурсе, персонажи да и само действие этой пьесы вдохновлены и одержимы, вознесены и одурачены духом шекспировского «Сна в летнюю ночь». И точно так же, как ни один из нас не в силах вести собственную жизнь, а лишь такую, что подчинена неисчислимому и непостижному торжеству «структурных» условностей и правил, предустановлений и традиций, — точно так же и действующие здесь современники оказываются фигурантами и идеологами древней и непостижимой в своей прелести комедии. Подобно цветочному соку, которым Пэк и Оберон орошают вежды уснувших в афинском лесу влюбленных, здесь само произведение искусства впрыснуто в мысли и чувства персонажей, мороча им головы и сбивая их с толку. Однако превращения свершаются взаправду, преображая людей, духов и само действие, — «Сон в летнюю ночь» все длится и длится без конца, и никому не дано своим бодрствованием развеять его чары, найти волшебное противоядие и избавить всех от наваждения.

Элен.

Георг.

Хельма.

Вольф.

Титания.

Оберон, он же Нефакт.

Первенец.

Учтивец.

Киприан.

подростки

Черный мальчик.

Девочка.

четырнадцати-шестнадцати лет

Первый мальчик.

Второй мальчик.

Третий мальчик.

Городской парк. Справа, на переднем плане, — кусты бузины в человеческий рост. Красноватые ветки обнажены, как зимой. В них застрял и висит всякий мусор: бумажки, банки из-под пива, рваные колготки, туфля, трепещущий обрывок магнитофонной ленты из разломанной кассеты и т. п. До поры до времени сцена погружена в темноту, лишь луч прожектора скользит во мраке по верхушкам кустарника и этому мусорному фризу. Слышно зверей в цирковом зверинце. С левой стороны — песочница с грязным песком. За ней — раздвоенный пурпурный занавес. В преем между его полотнищами падает яркий свет. Там же видна покачивающаяся туда-сюда пустая трапеция.

Впереди на краю песочницы присела Элен в искрящемся блестками цирковом костюме воздушной акробатки. Она дрожит и курит сигарету.

Справа из-за кустов появляется Георг.

Георг. Добрый вечер. Ну, как поживаем?

Элен. Ай… Как… Да так… Помаленьку.

Георг. Решил вот опять к вам заглянуть.

Элен. Хм. Что ж, похвально.

Георг. Ну, и как дела в искусстве? Вы довольны?

Элен. В искусстве, да? (Стучит себя пальчиком по лбу.) Это у них, что ли? Ой, ё-моё! Это у них-то — искусство? Искусство — это совсем другое. А то, что они делают, — какое это искусство? Так, художественная самодеятельность.

Георг. Что ж вы на холоде сидите? Почему в репетиции не участвуете?

Элен. Я? И не собираюсь участвовать. Вот в этом, участвовать — да ни за что!

Георг. Что, с партнерами поругались? Это вы с ними больше не хотите работать или они с вами?

Элен. Они — со мной? Ну, знаете. Да они примут меня с распростертыми объятиями! Ноги мне будут целовать, стоит мне только к ним прийти и сказать: «Вот, глядите, о-ля-ля! (изображает телодвижения), так и быть, сделаю вам храбрую гуттаперчевую Элен на доске с гвоздями или девушку-птицу или еще что-нибудь этакое». Но там, наверху, на трапеции, там они вечно всем недовольны. То им, видите ли, ритм мой не подходит, то я им ростом мала, то, наоборот, великовата — словом, всегда найдут к чему придраться. У-у, what the fuck, I am not such a dumb little cutie[3], чтобы помыкать мной как вздумается.

Георг. Но они вас там наверняка ждут.

Элен. Не-а. Я сорвалась.

Георг. Что?

Элен. Сорвалась. Сверху вниз. Грохнулась. Упала.

Георг.