– Ты пережила огромный психологический стресс. Всплыли ли какие-нибудь воспоминания? – спросил Беккет.
Мне стало горько оттого, что я снова потеряю драгоценные крохи, забуду Миллера. Но если я хочу остаться в живых, надо подыграть – хотя бы немного.
– Да, – ответила я, – но только хорошие. Я расскажу вам о них, не буду сопротивляться и лгать. Но сначала вы должны кое-что для меня сделать: я хочу убедиться, что с Даллас все в порядке.
Доктор улыбнулся, довольный, что я готова помогать своему выздоровлению.
– Ах да. Даллас Стоун, очень запущенный случай. Специалисты считают, без крайних мер она не доживет до утра. Она в штрафном изоляторе до особых распоряжений.
– Что? Вы не имеете права сажать ее под замок, она не животное!
– Но она вырывает себе волосы! Она опасна для себя и окружающих. Вспомни, она же пырнула хендлера ножом!
– Он это заслужил! – крикнула я.
– Она окончательно потеряла рассудок, она кого-нибудь убьет!
– Позвольте мне с ней поговорить. Пожалуйста! – Я рванулась в своих ремнях, желая с мольбой сложить руки. Доктор Беккет склонил голову набок, будто взвешивая за и против. – Она моя подруга, – молила я. – Я смогу ее урезонить. – Даллас действительно моя подруга, за которую я буду бороться. Жаль, что я не поняла этого раньше и не увезла ее из дома у озера, прежде чем появились хендлеры.
– Ты действительно можешь на нее повлиять? – осторожно спросил врач.
– Да, – выдохнула я. – Поверьте.
Я действительно хотела помочь Даллас, но в основном мне нужно было, чтобы она собралась и прекратила психовать, пока я не придумаю, что делать. Мы нужны друг другу, чтобы не свихнуться.
Спустя долгую паузу доктор Беккет кивнул и нажал кнопку интеркома, не сводя с меня взгляда.
– Пожалуйста, отвезите мисс Барстоу в изолятор поговорить с пациенткой. Обеспечьте тщательное наблюдение. – Сев поглубже в кресле, он взял мою медкарту и принялся ее листать. – Надеюсь, тебе удастся ее успокоить, – сказал он, хлопнув картонной папкой по столу, – в противном случае дальнейшее тебе страшно не понравится.
От хендлера, катившего мое кресло, пахло табачным дымом. Келл нигде не было видно. Тот факт, что от человека не пахло медициной, вселяло надежду, напоминало о…
Я опустила голову, скрывая слезы. Действие успокоительного начинало проходить. Кевин погиб, Лейси будет в отчаянии. Больно было сознавать, что в этом может быть и моя вина: соблюдай я правила, Кевину не пришлось бы мне помогать, и он был бы жив.
Я почувствовала прикосновение к плечу, и тут же кто-то вытер мне носовым платком глаза, щеки и нос. Я отстранилась и обернулась. Хендлер убирал платок в карман.
– Ты плачешь, – негромко сказал он. – Старайся этого не делать.
Я фыркнула, готовая послать его подальше – какая ему разница? Я плачу из-за трагедии, а он просто сволочь, работающая на Программу. Но не успела я открыть рот, как хендлер остановился у двери с маленьким прямоугольным окошком и достал карту-ключ на вытягивающейся цепочке на поясе. Открыв дверь, он некоторое время вглядывался в скупо освещенную комнату, вынул тазер из кобуры на бедре и вошел. Я готовилась услышать крик Даллас или, хуже того, звук падения на пол, но все было тихо. Появился хендлер с непроницаемым лицом, зашел сзади и ввез меня в комнату. Отстегнув ремни, удерживавшие мои запястья, он строго на меня посмотрел, будто предупреждая, и вышел, прикрыв за собой дверь.
В изоляторе темнее, чем в других больничных помещениях, но не мрачно. Пол выложен серыми резиновыми плитками, стены обиты белым. Под потолком маленькие трековые светильники. Окон нет. В углах комнаты совсем сумрачно. Там я разглядела Даллас, сидевшую на полу со связанными впереди руками. В ярко-желтой пижаме она казалась бледнее. Узнав меня, она широко улыбнулась. Щербатая улыбка уже не казалась трогательной – Даллас выглядела безумной.
– Я его убила? – спросила она.
Неужели все это время она думала только о Роджере?
– Не знаю, – ответила я. – Последнее, что я слышала, – «Скорая» едет. – Мне не понравилось разочарование в глазах Даллас. Что с нами стало? Мы желаем человеку смерти? Во что нас превратила Программа?
