— Странно вы, мужчины, устроены…
От удивления я даже обернулся, посмотрел на нее. И внешне Санька сейчас была другой: пухлые губы ее — без помады, ресницы и брови — не накрашены тушью, глаза внимательно и будто жалея глядели на меня.
— Чем же странно-то?
— Ты, Серега, зря думаешь: если мне девятнадцать еще через три месяца будет, так, значит, дура дурой!
— Да что ты, Санька, когда я про тебя так думал?
— Думал, думал, я не слепая! Ты, конечно, взрослый мужчина…
— Да я всего на пять лет старше тебя.
— Это, конечно, нормальное соотношение, когда девушке — девятнадцать, а парню — двадцать четыре… — Она густо покраснела, но глаз не отвела. — Но что касается тебя, Серега, то у тебя уж такой склад характера… Ну, взрослый, что ли… — Опустила наконец глаза, договорила: — Счастливой будет та, которой удастся за тебя замуж выйти! — Снова посмотрела на меня: — За тобой, Серега, проживешь жизнь, как за каменной стеной!..
Я смутился и спросил глупо:
— Что значит — удастся?..
— Не родись, знаешь, красивой, а родись счастливой. Когда растешь в детдоме без папы-мамы, то пораньше начинаешь о жизни задумываться, делать кое-какие выводы.
Она вздохнула и продолжала:
— Если трудно тебе, не говори, а только, что такое особенное есть в нашей Кате, если уж начистоту? Игнат ее любил, ты вот тоже… Ну, красивее меня она, конечно, так ведь сколько красивых по жизни вековухами мыкается?! Или, того хуже, плачут от своих кормильцев, будь им неладно! За другим кормильцем глаз да глаз нужен: и чтобы получку не пропил, и к другой не побежал, и из ребенка хулигана не вырастил на собственном примере!
На кромке берега давно уже гудел очередной самосвал, но я почему-то слушал Саньку, пока она же и не сказала мне:
— Кинь тонн сто, а потом, если надумаешь, ответишь на мой вопрос.
Я кивнул ей, продолжал работать. Когда на берегу не оказалось самосвала, повернулся к Саньке. Она все также выжидательно смотрела на меня, точно наш разговор и не прерывался.
— Не знаю, Саня.
— Зови уж меня Санькой. Хоть я и малолетка, но сердце-то и у меня есть. — В лице ее что-то опять неуловимо изменилось, она вдруг сказала: — Да будет ли когда-нибудь у тебя такая знакомая, которая не почувствует себя малолеткой рядом с тобой?
— Катя вон не чувствует.
— Потому что она еще не видит тебя. — И спохватилась: — Ой, чего это я козыри тебе подсовываю?! — Задумалась, усмехнулась: — Нет, это я правильно делаю, по-человечески.
— Да, Саня, правильно и по-человечески!.. То есть Санька.
Уже гудел самосвал, а мы с Санькой все продолжали смотреть друг на друга.
— Я, конечно, Серега, на танцы бегаю, и вообще у меня полно знакомых парней, это я тебе, не хвалясь. Но ни с одним еще… у меня ничего не было.
— Я верю, Санька.
— Нет, правда?! Только честно! Ну, работай-работай. Ты только не забудь, что с отцом меня обещал познакомить!
— Не такой у нас с тобой сегодня разговор, чтобы я забыл.
И она неожиданно, очень серьезно ответила:
— Спасибо, Серега! — Снова покраснела, заторопилась: — Ну, работай-работай… — И засмеялась: — Ты вон — непрерывно странный: сын секретаря горкома, а простым крановщиком пилишь… — Мигнула, перестала улыбаться, попросила: — Прости, Серега, оговорилась я! — Снова по-взрослому пояснила: — Впадаю я еще иногда в детство. Девятнадцати мне еще нет…
— Ты и так прямо-таки на глазах взрослеешь.
— А это и я сама чувствую. И больше не оговорюсь, слово тебе даю, Серега! И вообще… никогда тебе за меня стыдно не будет! Ни разу в жизни, Серега!
— А вот за это уж — тебе спасибо! — И я начал снова спешно работать.
В остальном смена была обычной. И мы с Санькой, как всегда, успели выгрузить баржу. Только однажды она сказала:
— Громом меня разрази, Серега, не могу понять!
— Что именно? — И сам заметил, что уже по-новому, серьезно слушаю ее слова, отвечаю ей.
— Пусть Катя еще и не видит тебя, ну вот… как я. Но как она всерьез может думать, что ты угробил Игната?! А, Серега?!
— Этого я и сам не могу понять.
Санька прищурилась, проговорила медленно и задумчиво:
— Что же она тогда за человечек, наша Катя Соколова?..
Я вздохнул, пожал плечами.
