Во имя человека

Я давал пар в машину, привычно-мягко включал поворот крана. Двадцатитонная махина его начинала послушно двигаться, описывая полукруг, решетчатая стрела неслась по воздуху. С конца ее свисал на четырех грузовых тросах пятикубовый грейфер. Острые челюсти его были жадно и широко раскрыты. Прислушиваясь к ровному гудению машины, маслянистому рокоту шестеренок лебедки, я включал рычаг изменения вылета стрелы, подбирая ее на себя. Кран поворачивался от берега против движения часовой стрелки, в считанные секунды сначала исчезала из моих глаз извилистая кромка берега, проносилась гладкая поверхность реки, уходящая за горизонт, — и вот уже выпуклая громадная палуба баржи с песком. Я выключал муфту сцепления механизма поворота крана, давая ему двигаться по инерции, отпускал ногою педаль тормоза, — грейфер легко шел вниз; останавливал движение стрелы, выбирал место для очередной порции груза, чтобы палубу баржи освобождать равномерно. И вот распахнутые на пять метров челюсти грейфера падали на кучу песка, своими острыми кромками тотчас уходили глубоко в него.

В этот короткий миг машина и лебедка были выключены, в кране стояла тишина, нарушаемая только низким гудением топки парового котла. Автоматически я успевал взглянуть на манометр: Санька, мой кочегар, хорошо держала давление пара в котле. Так же привычно смотрел на водомерное стекло: уровень воды в котле тоже был нормальным. В это непривычное мгновение тишины и покоя особенно чувствовался проникавший даже сквозь ватник сухой жар топки. Если смена только начиналась, Санька была весело-суетливой, она успевала сказать мне что-нибудь, вроде:

— Серега, вчера тот рыжий опять приглашал меня на танцы… — И вопросительно умолкала.

— Рыжие, Санька, самые коварные! — успевал ответить я.

К концу смены она уставала, и в эти короткие секунды затишья уже ничего не говорила мне, но давление пара в котле и уровень воды держала по-прежнему хорошо.

В такую же остановку на следующем цикле работы крана я видел шкипера баржи, руководившего выгрузкой. Тысячетонная баржа стояла на якорях носом против течения. По мере надобности шкипер вместе с двумя матросами травил якорные тросы, баржа чуть спускалась по течению, скользя неслышно вдоль понтона моего плавучего крана.

Снова давал пар в машину, включал рычаги муфт сцепления грузовых барабанов. Челюсти грейфера начинали смыкаться, уходя все глубже в песок. Вот они уже не видны, но я всегда ясно чувствую, когда они сомкнутся. Тотчас включал подъем, появлялся грейфер, неся в себе десять тонн песка, а я, все не убирая подъем, включал поворот крана, увеличивал вылет стрелы. Кран теперь двигался по часовой стрелке, грейфер, описывая пологую дугу летел к берегу. Перед моими глазами стремительно неслось небо, гладь реки, и вот уже высокая кромка обрывистого берега, возвышавшаяся над водой на десять метров.

На этом временном клиентурском причале, расположенном в низовье большой сибирской реки, почти на тысячу километров ниже города, мы работали уже два месяца. Здесь, в тайге, шло строительство химического комбината, материалы для него подвозились и по вновь проложенной железной дороге, и спускались на баржах по реке. Для выгрузки последних были построены причалы, от них материалы к строительству через тайгу доставлялись на машинах. Сейчас был сентябрь, по реке уже шла шуга, навигация через месяц должна была прекратиться, а наши краны — подняться к себе в порт на зимовку.

Поверху кромка берега была окантована бревнами. Упираясь в них задними колесами, уже стоял очередной десятитонный самосвал. Грейфер еще летел по воздуху, а я, меняя вылет стрелы, подъем и скорость поворота, старался вовремя выключить лебедку, чтобы грейфер, двигаясь по инерции, расположился точно над кузовом самосвала. Обычно это удавалось мне. Я бережно отпускал правой ногой педаль тормоза, челюсти грейфера сначала медленно, — песок тотчас начинал высыпаться в щель, — а потом быстро расходились. Десять тонн песка стремительным потоком высыпались в кузов. Каждый раз мне было видно, как самосвал будто приседает на рессорах.