Дурман-трава

Как быстролетно время.

Случай свел меня с Владиславом Смирновым-Денисовым в фольклорной экспедиции у Белого моря. Был он высок, худощав, полон энергии и, как показалось тогда, смотрел на весь мир чуть свысока, ибо только что получил ученую степень и еще не обжился с новым своим состоянием. Как позднее выяснилось, то была лишь поза от избытка сил и желания свернуть горы, неосуществленных замыслов: эта уверенность изливалась на нас от его приспособленности к жизни, от силы, знания и умения, когда все, к чему бы ни прикоснулся, кипело в руках.

Уже тогда я заметил у него широкий круг пристрастий. У каждого озерца вдруг добывает он походную снасть, чтобы промыслить на ужин рыбы (но что значит зеленоватая щучонка-травянка перед пудовым таймешком, которых лавливал в сибирских порожистых реках). Вдруг увидит в крестьянской избе черную доску, давно пылящуюся в красном углу, на которой и лика-то не распознать, потрет ладонью и тут же восхитится художеством, определив время, работу и мастера. Подхватит топор, и тот сразу и послушно, прикладисто прильнет к жесткой руке, запоет, погонит слоистую витую щепу точно по отбитой черте. Возьмется за нож и, усердно корпя вечерами, только чтобы зряшно не убивать время, вдруг выпестует из соснового поленца статуэтку. (Одна из них и поныне стоит у меня на столе, привезенная из летнего песенного похода.) Ему ничего не стоит изладить стол или посудницу, шкаф или скамью, срубить зимовье. Это истинный умелец, и от мастеровитости живет во всех повадках Владислава уверенность в себе. Позже я понял, что, несмотря на свою умелость, он оптимист, романтик, странствователь, искатель приключений. Впервые он убежал из дому девятилетним, и дорога его из Ленинграда в Москву длилась несколько дней. Позднее где только не побывал он и за что только не брался: был рыбаком, матросом, инструктором по туризму, боксером, рабочим на буровой, студентом, грузчиком, охотником-промысловиком, коллектором, комсомольским работником, журналистом, редактором. Однажды страсть к путешествиям привела Владислава к русскому писателю И. Соколову-Микитову. Он привез слепому красивому старцу клешню гигантского краба, пойманного в Тихом океане, и прикованный недугом к дому мечтатель Соколов-Микитов грустно признался: «Как завидую вам… А мне уже нигде не бывать».

Дорога не живет без человека: он торит ее, он ее одушевляет, но и сам образ пути, сладко очаровывая, постоянно терзает душу скитальца, склонную к перемене мест. Дороги хороши не только тем, что их преодолеваешь, но более всего тем, что о них можно долго помнить, тешиться ими, украшать воспоминаниями оставшуюся жизнь. При всем том настоящий путешественник не блуждает беспричинно ради утехи и забавы, убивая время и ноги, пригнетая душу долгой телесной усталостью, чтобы после, возвратившись в городской «раек», отходить мощами и радоваться ладности и размеренности домашнего быта. Настоящий путник не разрушитель, он творец, делатель, он ходок по стране по «нужде устроения и украшения», ему надо после себя оставить заделье, что-то крайне полезное и необходимое всем, или открыть, изведать, помочь, обустроить. Я однажды в шутку спросил Владислава, а что же ты, милейший, оставил на тех дорогах, что не грех вспомнить. И он перечислил, став серьезным, насупив брови: поставил, дескать, своими руками три сруба — две охотничьи зимовки и рыбацкую избу, сработал два стола красного дерева и четыре — простого, десятка два деревянной скульптуры и столько же рельефной скульптуры по дереву, отреставрировал несколько десятков икон, одну резную дверь, построил три лодки… Но кроме того, постоянно тянул лямку сезонника работяги, коему ох как трудно и неласково достается скитальческая копейка…

Но пришло время, и Владислав засел за учебу: университет, кандидатская диссертация, Пушкинский дом, где работал семь лет. Итогом дружбы с Соколовым-Микитовым стала чистая, любовно написанная книга о известном русском мастере слова.

Вот оно, сопротивление и борение, и единение противоположных желаний, гнездящихся в душе: но в результате столкновения стихий победила третья, давно дремавшая будто, но и постоянно напоминавшая о себе — П р о з а.