— Меньше, — покачал головой Мещерский и потянулся ко второй ватрушке. — Будешь? Я ж еще работаю. Нет, конечно, компьютерный класс уже отладил, все там фунциклирует. И на почте все нормально. Желающих, кстати, полазить по Интернету не особо. Если точно, нет никого, но тоже ведь не будешь гулять неизвестно где? А вдруг Адольфыч зайдет или стуканет кто? Но кое-что я в телескоп рассмотрел.
— И что же? — заинтересовался Дорожкин. — Сверхсекретное производство?
— Какое производство? — махнул рукой Мещерский. — Нет там никакого производства. Ни секретного, ни опытного, ни промышленного, никакого. Глушь, тишина, разорение. Нет, корпуса, конечно, стоят себе, снежок кто-то чистит, утром, по крайней мере, все выметено. Но так-то движения никакого. Ну конечно, кроме той штуки с дровами, но все ж в темноте, поэтому что и как — не разберешь. Но тебе что было надо? Узнать, куда уходят кабели, как осуществляется связь с Большой землей?
— Точно так, — согласился Дорожкин.
— Я знаю, кто нам в этом поможет, — проглотил остатки второй ватрушки Мещерский.
— И кто же? — не понял Дорожкин.
— Есть тут один ушлый прохиндей, — подмигнул Дорожкину График. — Я бы даже сказал, что смекалистый прохиндей. Все прыгал вокруг меня, когда я компьютерный класс устанавливал. Как, да почему, да для чего? А если так, а если эдак? Мол, у меня сынок в техникуме младший, а если вернется в Кузьминск, можно его к этому классу приставить? А домой такое можно? А если брату на его квартиру сетку бросить, можно? Весь мозг выел. Похвастался, что может достать любой болт, любую гайку, любой провод. Бывшее в употреблении, но отличного качества. И что ты думаешь, сижу я ночью, посматриваю через телескоп на эту промзону, ни черта, конечно, не вижу, но так, для порядка. Опять же, когда ночь ясная, силуэты какие-то разглядеть можно. Вчера ночью, правда, тьма была кромешная…
— График, к делу, — поморщился Дорожкин.
— Торопливый больно, — надул губы Мещерский. — Запомни, логист. Не та работа велика, на которой ты пуп надорвал, а та, о которой рассказывал долго. Ладно. Короче, засекаю вспышку и мгновенно навожу на это место телескоп. Резкость выведена уже днем, главное, чтобы рука не дрогнула. Так вот, не дрогнула. Успел разглядеть. Оказалось, что этот гаврик как раз там. И с мешком через плечо. Обнаглел, чувствует себя как дома, мародер. Расхититель, можно сказать, засекреченного имущества. Прикурить вздумал. Как только усы не опалил.
— Ты о ком говоришь-то? — не понял Дорожкин.
— А ты еще не догадался? — захлопал глазами Мещерский. — Так Урнов же. Который с усами и золотыми зубами. Самый надоедливый продавец велосипедов, который мне только попадался. Лазейка есть на завод, и он ее знает. Понимаешь?
— А почему ты решил, что он нас туда проведет? — поинтересовался Дорожкин.
— Применим шантаж, — ухмыльнулся Мещерский. — Я точно не знаю, но Машка как-то обмолвилась, что была на каком-то торжественном вечере у них в ремеслухе директриса всей этой заброшенной секретности. Так вот, по Машкиным словам, в камнедробилку попасть не так страшно, как под ее недовольство.
— Попробуем обойтись без шантажа, — задумался Дорожкин. — Если удастся договориться, дам знать. Пойдешь со мной?
— Дорогой мой, — похлопал Дорожкина по плечу График. — Что ты можешь узнать без меня? Ты хоть оптическое волокно от медного кабеля на вид отличишь? Ну так и не выступай. По свистку. С тебя термос и бутерброды. Или хотя бы бутерброды. Ладно, сам сделаю, на тебя полагайся… Когда?
— Как выйдет, — задумался Дорожкин. — Что с Машкой?
— Все хорошо, — бодро ответил Мещерский. — Обратно не прибежала, значит, все хорошо. Ей хорошо, и мне хорошо, что еще надо?
— Действительно, — согласился Дорожкин. — Что еще надо? Чтобы всем было хорошо.
— Так не бывает, — вздохнул Мещерский, подхватил телескоп и потопал к выходу.
Улицу продолжал заметать снег. Дорожкин поднял воротник куртки, шагнул в сторону памятника Сталину, за которым как раз и находилась мастерская «Урнов и сыновья», но тут же оглянулся. За угол «Торговых рядов» метнулась невысокая тень. Мелковатая для Виктора, но, скорее всего, связанная именно с ним. Или с Адольфычем. Дорожкин подошел к памятнику, посмотрел на строгое усатое лицо генералиссимуса, снял с его руки горсть снега, смочил лицо. Спросил статую с усмешкой:
