Дорожкин только-только начал приходить в себя. Последние три часа он сначала сидел и смотрел на визжащих в углу приемки женщин, на два тела, лежащих у входа, на пяток людей в белых халатах, которые появились минут через десять и начали осматривать тела и успокаивать потерпевших. Затем подъехали Кашин, двое полицейских, Марк, Маргарита. Марк повел куда-то в подсобку четверку женщин вместе с ошалевшим рабочим, бормоча на ходу что-то вроде «ничего не было, все в полном порядке, вы сходили в прачечную, но она была закрыта». Кашин предложил Дорожкину сигареты, но, получив отказ, закурил сам и сдернул с полок несколько чистых сложенных пододеяльников.
— Вот, — бросил полицейским. — Заворачивайте.
— Можно уносить, — кивнула Маргарита и уехала вместе с полицейскими, а Дорожкин остался на месте. Вышедший из подсобки Марк покосился на него, для порядка пару раз щелкнул длинными сухими пальцами и затем плеснул на пол ведро воды или какого-то раствора. Вслед за этим из подсобки появилась техничка и, удивленно посматривая на Дорожкина, стала замывать полы, бормоча что-то про грязь, безобразие и разгильдяйство. Маргарита вернулась уже в сумерках. Протянула Дорожкину бутылку «Кузьминской», закурила и словно нехотя произнесла те самые слова:
— Перекинуться успела быстро, меньше чем за секунду. Она не хотела тебя убивать. Хотела бы — убила. Она окороченная была, да и спокойная. Я, правда, не знала, что она способна перекидываться. Наверное, это ей Шепелев удружил. Было там у них что-то. И все-таки интересно, что ее заставило бежать?
— Она была в напряжении, — водой и усилием воли победил сухость в горле Дорожкин. — Зачем-то соврала мне в прошлый раз, что Шепелев пропал не в тот день, когда справлялся у нее об Алене Козловой, а неделей или двумя позже. Я стал ей объяснять это, упомянул про встречу Шепелева с неизвестным, а она застыла и смотрела на меня так, словно я ее гипнотизировал. У нее даже зрачки расширились. А потом этот парень в дверях неожиданно громыхнул тележкой, у нее ногти… когти сразу на сантиметр выскочили, а уж там она сиганула через стойку к выходу…
— И?.. — затянулась Маргарита.
— Я выстрелил в спину, — сказал Дорожкин. — Два раза. Убил… человека.
— Это точно, — задумалась Маргарита. — Отрежь от человека голову, пришей ее к туловищу свиньи, да не дай получившемуся сдохнуть, все равно человек получится. А уж так-то… Тебе повезло, Дорожкин, что зверем она стала уже в прыжке, а то разорвала бы тебя на месте. Ей одного взмаха лапы хватило, чтобы женщине вырвать несколько ребер с куском легкого. Через зимнюю одежду, заметь. И все-таки ты убил человека.
— И что теперь будет? — спросил Дорожкин.
— Снаружи ничего, — хмыкнула Маргарита. — А внутри. Что будет внутри тебя, Дорожкин, я не знаю. Это твое дело.
— Что значит «окороченная»? — спросил Дорожкин.
— Ромашкин окороченный, — ответила Маргарита. — Павлик. Дело это тонкое, тут вроде как с наркотиками. Наркоман может и десять лет наркотики не принимать, но он не перестает быть наркоманом. В любой миг может опять вернуться к наркотикам. А вот когда окороченный… Это значит, что он вроде бы как в наручниках. Постоянно пристегнут к батарее. Не может пойти куда хочет, не может делать что хочет. Как делается, не скажу, но чтобы ты знал. Все окороченные на поводке, на цепи. А когда цепи нет, получается то, что было с Мигалкиным. Но необязательно. Если силы внутри достаточно, то все бывает, как с доктором Дубровской.
— Это что же? — не понял Дорожкин. — И Ромашкин однажды может вот так прыгнуть на меня? Что же это за окорот такой?
— Не прыгнет. — Маргарита бросила сигарету в приоткрытую дверь. — Окорот действует надежно, если, конечно, что-то не оказывается сильнее его. Тогда ничто не удержит. Ни цепь, ни смирительная рубашка. Возможно, что внезапный звук и вправду сорвал лавину со скалы, но вот что эту лавину подготовило?
— Я просто отрабатывал Шепелева, — пробормотал Дорожкин.
— Да, — протянула Маргарита. — Уж не знаю как, но возможно, что Шепелев и в самом деле именно после общения с этой самой Олей сгинул со всеми потрохами. Знаешь, если между двоими есть связь, да еще один из двоих обратил другого, считай, что двое становятся почти одним и тем же.
