— Что-нибудь обсудить, — эхом отозвался Шакильский, поднялся и отошел к окну. Потом обернулся, присел на подоконник. — Зачем обсуждать?
— Чтобы разобраться, — не понял вопроса Дорожкин.
— Хорошо. — Шакильский обхватил руками плечи. — Представим такую ситуацию. Допустим, мы встречаемся в Москве. Вы приходите ко мне домой, я спрашиваю вас, как вам Москва или даже как вам Россия, и этот вопрос вас вдруг удивляет. Вы тут же начинаете искать в нем неизвестно какое дно и пытаться что-то обсуждать? Абсурд. Хотя обсуждать есть что. Да хотя бы то же самое воровство сплошь и рядом, чтобы пафоса тут не выкатывать. Но ничего из этого не обсуждается.
— Обсуждается, — не согласился Дорожкин.
— Ага, — кивнул Шакильский, — где-нибудь в Сети, в блогах, в уютных форумчиках и кворумчиках. На кухоньках, как прежде. До уровня констатации фактов. Или, что чаще, домыслов. Где тут попытка разобраться? Только потрындеть, да и то без всякого удивления.
— И с удивлением, — снова глотнул чаю Дорожкин. — Представьте себе, что в страну прибыл иностранец. Вот уж у него было бы много вопросов!
— Да наплевать на наше болото иностранцам, — вдруг скривился Шакильский, но тут же снова расплылся в улыбке. — Им бы лишь не пахло да не булькало, а если уж булькает, так чтобы не брызгало. Или вы здесь в городе кем-то вроде иностранца? И давно ли у нас стали брать в ведомство Марка Содомского иностранцев? Да еще выделять им оружие? Да еще снаряжать его патронами с серебряными пулями?
— Как вы узнали про серебряные пули? — поразился Дорожкин. — Как вы вообще узнали про оружие? Я два месяца без оружия ходил.
— По запаху, — усмехнулся Шакильский. — Я очень хорошо слышу. Звуки, запахи. Серебряные пули же не литые, конструкция пористая, при вхождении в тело разрывается. И снаружи и в порах хлорид серебра. Вы не слышите его запах, а я слышу. И запах оружейной смазки ни с чем не спутаешь. У вас на спине тяжелый пистолет, скорее всего «беретта». С этим легко, все ваши с «береттами» ходят, кольт только у Маргариты. Я же егерь, если идет охота на зверя — без меня или без Дира не обходится.
— Дир не егерь, — не согласился Дорожкин.
— Конечно, — кивнул Шакильский. — Дир проходит по другому ведомству, но по функциям не один ли черт? Порядок в лесу, границы, нечисть и пакость.
— Границы? — не понял Дорожкин.
— Границы, — снова осветился безмятежной улыбкой Шакильский. — Вы на зверя охотились с Диром? Ну это ведь вы тот молодой перец, которого Мигалкин выпотрошил?
— Какой перец? — в сердцах махнул рукой Дорожкин. — Скорее уж кабачок.
— Неважно. — Шакильский вдруг стал серьезным. — А вы не думали, почему зверь пасется вокруг города? Почему он не уйдет на север? Да ходу-то всего километров десять, и вот уже Тверская область, там деревня на деревне. Жируй, когда еще местная власть спохватится? На восток, на запад — всюду деревни. На юге вовсе шагу не ступишь: или дачи, или деревни, или трассы. Что он здесь забыл?
— Подождите, а туман? — не понял Дорожкин. — Мне Адольфыч показывал, ну когда вывозил меня к почтовому.
— И вы думаете, что того зверя, который полоснул вам по животу когтем, остановил бы какой-то там туман? — усомнился Шакильский.
— Не уверен, — признался Дорожкин.
— Я в выходные пойду за Макариху с Диром, — снова повернулся к окну Шакильский. — Надо кое-что посмотреть. Хотите со мной?
— А что там смотреть? — не понял Дорожкин. — Там же Завидовский заповедник. Проход туда закрыт. Или нет? В Тверскую область хотите заглянуть?
— Просто заглянуть, — уклонился от прямого ответа Шакильский. — Если уж любопытство вас обуяло, уж побалуйте его. Подбросьте пищи. Вы вот Дубицкасом интересуетесь, а я куда более простыми вещами. Выйдешь так иногда на лесную полянку или сядешь с удочкой на макариховском пруду, поднимешь голову, чтобы на небо посмотреть, и думаешь…
— О чем? — прервал паузу Дорожкин.
— Где следы от самолетов? — повернулся к нему Шакильский. — Где эти самые cirrocumulus tractus?[34] А?
— Дубицкас каждое второе слово на латыни говорит, — пробормотал Дорожкин.
— Дубицкас был выписан из квартиры еще в шестьдесят первом году, — заметил Шакильский. — В связи со смертью. Так что можете представить мое состояние, когда он приперся сюда среди ночи. Я отправил его, конечно, куда подальше. Потом немного обжился, хотя тоже редко появлялся здесь, но при следующей встрече пообещал нашпиговать его серебром. Старик кое-что понял, больше не появляется. Да и что ему тут делать? Квартира была пустой, я так понял, ему, кроме вида из окна, у которого он мог бы погрустить и произнести свою любимую фразу — infelicissimum genus infortunii est fuisse felicem
