Короче говоря, не может же она помешать ему приехать в Пьерфон, если ему захотелось! А он как раз чувствовал, что ему этого хочется и что, если бы он не знал никакой Одетты, он бы непременно туда поехал. Он уже давно собирался составить себе более полное мнение о реставрационных работах Виолле-ле-Дюка. И вот именно теперь он чувствует настоятельную потребность прогуляться по Компьеньском лесу.
Какое невезение, что она не велела ему ехать в единственное место, которое его сегодня привлекает. Сегодня! Если он поедет, несмотря на запрет, он увидит ее прямо сегодня! Да, но если бы она встретила в Пьерфоне постороннего, она бы ему весело сказала: «Вот так встреча!» — и пригласила в отель, где остановилась вместе с Вердюренами, — а если наткнется на него, Сванна, все будет наоборот: она обидится, скажет, что он ее преследует, станет его меньше любить, а может быть, завидев его, в ярости отвернется. «Значит, я уже не имею права путешествовать!» — скажет она ему, вернувшись домой, хотя на самом деле это он больше не имеет права путешествовать!
Наконец он придумал, как поехать в Компьень и Пьерфон, не подавая виду, что ищет встречи с Одеттой: надо, чтобы его привез туда друг, маркиз де Форестель, у которого есть замок в тех краях. Когда Сванн поделился с ним своим планом, тот чуть с ума не сошел от радости, что впервые за пятнадцать лет Сванн наконец-то соизволит посетить его владения и пускай не остановится в замке (о чем он сразу предупредил маркиза), но обещает хотя бы несколько дней ездить вместе на прогулки и экскурсии. Сванн уже воображал себя там вместе с г-ном де Форестелем. Даже до того, как он увидит Одетту, и даже если ему вообще не удастся ее увидеть, какое это счастье будет — ступить на ту самую землю, по которой ходит она, и, не зная точно, где она сейчас, чувствовать, как повсюду вокруг мерцает возможность ее внезапного появления: во дворе замка, который становился в его глазах прекрасен, потому что он поедет туда ради Одетты; на улицах города, которые представлялись ему романтичными; на любой дорожке в лесу, которую глубокий нежный закат красил в розовый цвет, — в бесчисленных сменяющих друг друга укромных уголках, куда одновременно проникало, обуянное смутной вездесущей надеждой, его счастливое, смятенное и разрывающееся на части сердце. «Главное, — скажет он г-ну де Форестелю, — как бы нам не наткнуться на Одетту с Вердюренами; я только что узнал: они как раз сегодня в Пьерфоне. Мы и в Париже достаточно часто видимся, так стоит ли вообще уезжать, если и здесь шагу ступить друг без друга невозможно». А Форестель не поймет, почему, приехав туда, он двадцать раз переменит планы, будет придирчиво осматривать один за другим рестораны всех компьеньских отелей, не в силах остановиться ни на одном, хотя там нет ни малейших следов Вердюренов, и вообще зачем он будет вроде бы искать именно то, чего, по его собственным словам, хотел избежать, а в конце концов, как только найдет, примется избегать, поскольку, если он повстречается с этой компанией, то будет подчеркнуто держаться в стороне, радуясь, что увидит Одетту и что она его увидит, а главное, что она увидит, что ему до нее и дела нет. Хотя она, конечно же, догадается, что он здесь ради нее. И когда г-н де Форестель заехал за ним, Сванн ему сказал: «Увы! Нет, я не могу сегодня ехать в Пьерфон, там сейчас Одетта». И несмотря ни на что, Сванн был счастлив: да, из всех смертных он единственный не имел права ехать в Пьерфон в этот день, но ведь он и впрямь для Одетты не то, что все другие: он ее любовник, так что исключение из всеобщего права на свободное передвижение — всего лишь одна из форм этого рабства, этой любви, которая ему так дорога. Честное слово, не стоит рисковать и доводить дело до ссоры, лучше потерпеть и дождаться ее возвращения. Он проводил дни, склонившись над картой Компьеня, словно над картой Нежности[235], он обложился фотографиями замка Пьерфон. Со дня, когда уже можно было ожидать ее возвращения, он опять взялся за справочник, он прикидывал, каким поездом она может приехать и какие поезда ей останутся, если она не успеет на этот. Он не выходил из дому из опасения пропустить телеграмму, не ложился на тот случай, если она вернется последним поездом и захочет сделать ему сюрприз, нагрянуть прямо ночью. Тем более что как-то раз он услышал, как звонят в ворота, ему показалось, что привратник не торопится открыть, он хотел его разбудить, подскочил к окну, чтобы окликнуть Одетту, если это в самом деле была она, потому что вопреки его распоряжениям, ради которых он раз десять, не меньше, спускался в привратницкую, ей могли по ошибке сказать, что его нет дома. Но у ворот звонил вернувшийся поздно лакей. Он замечал, как пролетают беспрестанно один за другим экипажи по улице — никогда раньше он не обращал на это внимания. Он слушал каждую карету: вот она приближается издали, вот уже рядом с воротами, едет мимо и уносится прочь по делам, не имеющим отношения к нему. Он прождал всю ночь совершенно напрасно, потому что Вердюрены решили уехать раньше, чем собирались, и Одетта с полудня была в Париже; ей и в голову не пришло ему об этом сообщить; не зная, чем заняться, она провела вечер одна в театре, давно уже вернулась домой и легла спать.
