В сторону Сванна - страница 135

: он трепетал при мысли, что после раута она может отправиться еще и туда); эти наслаждения будили в Сванне больше ревности, чем плотское соитие, потому хотя бы, что это последнее Сванну труднее было вообразить; он уже готов был переступить порог мастерской, как вдруг услышал, что Одетта его окликает; ее слова отсекли от праздника заключительную часть, которой Сванн так боялся и которая теперь предстала ему в невинном свете; и возвращение Одетты домой из мучительной невозможности превратилось в ласковую определенность, которая никогда его не покинет, неотделимую от его повседневной жизни, от его экипажа; с этими словами и сама Одетта перестала быть слишком блистательной, слишком веселой; они указывали, что эти перемены в ней — просто маскарад, который она затеяла ненадолго, для него, Сванна, а не ради каких-то таинственных удовольствий, и к тому же сама уже от этого маскарада устала; так вот, когда он был уже в дверях, Одетта бросила ему вслед: «Будьте добры, подождите меня пять минут, вернемся вместе, вы меня завезете домой».

Правда, как-то раз Форшвиль попросил, чтобы заодно подвезли и его; когда они были уже перед домом Одетты, он спросил позволения зайти вместе с ними; но тут Одетта ответила, кивнув на Сванна: «Все зависит от этого господина, спрашивайте у него. Впрочем, можете заглянуть на минутку, если хотите, но я вас предупреждаю, что он любит побеседовать со мной спокойно и не очень любит, чтобы я принимала гостей, когда он у меня. Ах, если бы вы знали этого человека так, как я его знаю! Не правда ли, my love, я одна знаю вас по-настоящему?»

Быть может, еще больше Сванна тронуло, что она при Форшвиле обратилась к нему со словами, в которых сквозили не только любовь и расположение, но и некоторая критика, например: «Я уверена, что вы еще не ответили друзьям на приглашение к обеду в воскресенье. Можете не ходить, если вам не хочется, но нельзя же быть невежей», или: «А ваша книга о Вермеере здесь? Вы же должны завтра над ней поработать. Какой лентяй! Уж я вас заставлю трудиться!» — что доказывало, что Одетта следит за его выходами в свет и за его занятиями искусством, что они живут общей жизнью. И говоря все это, она улыбалась ему так, что он чувствовал: вся она принадлежит ему.

И пока она готовила им оранжад, внезапно, как бывает, когда плохо отрегулированный отражатель сперва заставляет метаться по стене вокруг предмета огромные фантастические тени, которые потом сворачиваются и исчезают у него внутри, — все мельтешение ужасных его мыслей об Одетте улеглось, поглощенное прелестным обликом, который он видел перед собой. Внезапно его озарила догадка, что этот час, проведенный в гостях у Одетты, при свете лампы, вовсе не разыгрывается нарочно для него, с театральным реквизитом и фруктами из папье-маше, чтобы скрыть нечто пугающее и восхитительное, о чем он беспрестанно думал, но чего не в силах был себе представить, — скрыть час истинной жизни Одетты, той жизни, которую Одетта проживает без него: нет, это и в самом деле час ее жизни; она бы и без Сванна, наверное, придвинула Форшвилю то же самое кресло и налила ему не какой-нибудь неизвестный напиток, а именно этот оранжад; вселенная, в которой живет Одетта, — не та другая вселенная, пугающая и сверхъестественная, куда он долгими часами пытался ее поместить, существующая, быть может, только в его воображении, а реальный мир, не пронизанный никакой особенной печалью, мир, где есть этот стол, за которым он может сидеть и писать, и этот напиток, который ему дозволено отведать; все эти вещи, которые он разглядывает не только с любопытством и восхищением, но и с благодарностью: ведь они вобрали в себя его мечты, и теперь он от них избавлен — но зато они сами пропитались его мечтами, воплощают их; эти вещи занимают его ум, обретают выразительность под его взглядом и умиротворяют ему сердце. Ах, если бы судьба захотела, чтобы они с Одеттой жили вместе и чтобы ее дом был и его домом; если бы, спросив у слуги, что сегодня на обед, он в ответ узнавал меню, выбранное Одеттой; если бы Одетта поутру пожелала прогуляться по авеню Булонского Леса, ему как хорошему мужу пришлось бы, хочешь не хочешь, ее сопровождать, нести ее пальто, если ей станет жарко, а вечером, после обеда, если ей не захочется наряжаться и куда-нибудь ехать, остаться с ней дома и делать, что она пожелает; и тогда оказалось бы, что все мелочи, из которых состояла жизнь Сванна, всегда такие унылые, теперь стали бы частью жизни Одетты, и даже самые обычные вещи — как вот эта лампа, этот оранжад и это кресло, — в которых воплощалось столько мечтаний и материализованного стремления к ней, стали бы для него излучать безграничную нежность, наполнились особой таинственностью.